Российский колокол, 2015. Спецвыпуск - [88]

А вообще-то Бога лучше лишний раз просьбами не беспокоить. Как я жалею теперь, что моля Бога уберечь нас от огня, забыл о таких напастях, как снег, мороз и ледяные дожди. Да я о них, собственно, и не знал тогда, потому что жил беззаботно и бездумно, уподобившись людям, вынужденным при каждом своем рождении начинать жизнь как бы с пустоты, без малейшего опыта и знаний. Людям это дано в наказание за себялюбие и недоверие к Богу. Но и я за легкомыслие свое был наказан.

Воспоминания о днях минувших стали приходить ко мне под шум дождя, нудно барабанившего по крыше теплицы, куда нас переселили из тесных контейнеров, в которых мы проделали путь из Галилеи на Север. Жестокосердные иудеи продали меня и мою семью пришельцам из России, даже не удосужившись спросить, а есть ли там места, пригодные для жизни и разведения потомства. Торговались, правда, долго, и все решили какие-то там паи, да доля в прибылях от клуба, который еще предстояло построить.

Торг велся на террасе, увитой плющом, поэтому я все слышал, недоумевая, что же мы будем делать в ночном заведении, когда нам предписан дневной образ жизни. Клуб у нас в кибуце имеется, и видит Бог, нет места более шумного и неприятного, особенно в ночные часы. Наивный, я решил тогда, что у этих напористых и громких людей из России клубы украшают цветущими растениями, а чтобы они плодоносили, радуя гостей, цветы надо опылять. Не запускать же туда пчел, или – того хуже – ос, вот выбор и пал на нас, надежных и миролюбивых шмелей.

Место, где мы оказались после долгой и тряской дороги, вовсе не напоминало клуб. Это были обыкновенные теплицы, в стеклянные крыши которых упирались кронами апельсиновые деревца. Было удивительно видеть деревья в неволе. Еще понятно, когда укрывают клубнику – жалеют лишнюю ягодку птице скормить, но кто может позариться на апельсины – уму непостижимо. В любом случае – это было лучше, чем клуб, и мы с усердием принялись обрабатывать ароматные цветки, почти совсем такие же, как в родной Палестине.

Первое время было холодновато, но на помощь нам пришли добродушные тетки, белолицые и светлоглазые, пахнущие молоком и землей. Вначале они просто дивились нашим размерам и красоте, однако, вместо того, чтобы радоваться удачному приобретению, ругали почем зря свое начальство. Потом они притащили в теплицу щелястый домик, в котором, судя по запаху, раньше жили пчелы, и мы быстро освоили уютное убежище, пропитанное ароматом меда.

Заботливые тетечки к работе не приступали, пока не удостоверятся, что мы в полном здравии. Даже пытались пересчитывать нас:

– Ой, их, кажись, меньше стало, – кричала маленькая, но громкая Люся, тряся кроны деревьев.

Чтобы уважить суматошную Люсю, мы поднимались на крыло, громко жужжа.

– Как можно таких красавцев на верную гибель посылать? – сокрушалась толстая Нюра, щуря подслеповатые глаза. – Они ведь у нас передохнут в первую же зиму. Им тут и сыро, и зябко, аж съежились все. Поначалу-то были – чистые медвежата.

– Да… Таких богатырей только Свята Земля породить может, – гудел в свою бороду сторож. – А у нас они точно передохнут или измельчают.

Слушать все это было тревожно и в то же время чрезвычайно лестно, поскольку ни Красавцами, ни Богатырями, а тем более – Медведями, нас раньше никто не называл. Нас вообще никто никак не называл, шмели, да и только. Медведей я никогда не видел, зато знал одного богатыря – культуриста Эдю. Он каждое утро приходил в магазин, чтобы набрать полную сумку апельсинов, потому что его богатырское тело требовало много еды и питья. Можно, конечно, отнести к богатырям еще индюка из монастырского сада. Он и крупнее своих подопечных, включая и барана, особенно когда нахохлится. Да и ведет себя по-богатырски – кричит громче всех и лезет в драку без причины. Правда, ни Эдю, ни индюка никак нельзя назвать Красавцами.

А вот нас Красавцами называли все, кроме председателя. Тот звал нас Шмулевичами. А услышав сетования сердобольной Нюры, расхохотался почему-то, вместо того, чтобы огорчиться, и весело сказал:

– А ты им телогрейку свою отдай, чтоб не мерзли. А еще лучше псу эту рвань кинь, на подстилку. Я же выписал вам комбинезоны! Почему не носите?

– Так они же китайские, маломерки, – вступила в разговор приземистая полногрудая Зина. – Только Людке и впору. Мы их ребятишкам разобрали.

– На вас не угодишь, – недовольно проворчал председатель. – Видели бы вы, как красотки-евреечки на работу ходят. Загляденье! Мои Шмулевичи к красоте привыкли, а вы бродите тут, как кулемы нечесаные.

– Да у меня и новая телогрейка есть, еще с советских времен. Теперь так не шьют, вот и берегу, – смущенно проговорила Нюра, скидывая телогрейку и укрывая ею наш домик. – А может, им медку принести для подкормки? А то они схуднули, вроде. У меня еще с прошлого года три фляги. Да позапрошлогоднего литровый бидон. Внуки избаловались совсем. Мед не едят, сникерсов да чипсов просят.

– Вот это дело! – хмыкнул в бороду сторож. – Мед будем заморским трутням скармливать, а внуки пусть ихнюю дрянь едят.

– Сам ты трутень, – огрызнулась Зина. – Шмели – трудяги из трудяг. И корм свой сами добывают. У евреев снегу зимой не выпросишь, не то что меду.