Российский колокол, 2015 № 4 - [40]

– Вот, дорогие мои, второе ЧП у нас в доме. Первое вы помните: жалобы в третьей группе. От мамаш. Пропадали свертки с едой, которыми они подкармливали своих детей. Это не в наших правилах, но это – их право. Когда мы перевели Зою Фадеевну, жалобы прекратились, потому что они случались именно в ее дежурства. А теперь что? У этих сироток… – она отвернула голову к окошку и некоторое время молчала. Потом развернулась ко всем и посмотрела на меня. – Вот Марику спасибо! Спасибо, что не побоялся сказать… Я ведь когда про других у него спросила, он, как большой, ответил: «Сроду ничего не брали». Правильно я говорю, Марик?

– Да, – ответил я, подтвердив и кивком головы.

– Заметьте, – продолжала Прасковья Яковлевна, – не на ушко, не как ябеда, а открыто, как мужик.

Такая оценка в мой адрес, конечно, была завышена. Но я думаю, что хороший воспитатель часто авансом отмечает в детях лучшие качества, помогая их самоосознанию в нужном направлении.

Разумеется, дорогой читатель, я привожу все речи не в безусловной точности. В ощущениях сохранилась достоверность, а не дословность. Она-то и дорога. Мне не приходится придумывать. Помню всего я гораздо больше, чем описываю. Я выбираю то, что обусловливалось войной и производилось ею в моей судьбе.

Прасковья Яковлевна что-то говорила еще, важное с ее точки зрения, а потом напрямую обратилась к Зое Фадеевне:

– Кстати, а какого цвета у тебя бидон?

– Нет у меня никакого бидона, – был ответ.

– Не крути, Зоя, хуже будет, если следователя позовем.

Зоя Фадеевна что-то хотела сказать, да осеклась. Губу прикусила. Прасковья Яковлевна тогда потихоньку выпроводила меня:

– Иди, Марик, в группу. Мы тут без тебя поразмыслим.

Время в группе близилось к обеду. Вся она пребывала в какой-

то немоте и россыпи по два-три человека. И не сразу заметила мое появление.

Я подошел к Маше с Бориской и сказал:

– Во как! Там все воспитатели собрались. Прасковья Яковлевна обещала что-нибудь придумать… Маш, у тебя нет какой-нибудь корочки?

Она, случалось, оставляла на потом, для Бори, а у меня от волнений разгулялся аппетит.

– Нет, мы ее уже съели, – ответила Маша.

Скоро пришли сразу три наши нянечки и занялись подготовкой к обеду, никого из нас не приглашая помочь. Мы сгрудились в центре зала, ожидая, когда придет дежурная и даст желанную команду.

– Ребятишки, идите пока руки помойте, – сказала одна из нянек.

Кое-кто пошел и сделал это. Не всегда у нас проверяли руки на чистоту. Чтоб не попадаться, не задерживать себя в важный момент, дети сами приговаривали себя к мытью рук.

– Руки-то помыли? – сурово спросила вошедшая Зоя Фадеевна. Удивительно, но никто ей не ответил: так насторожились дети.

– Помыли, – почти хором ответили за нас нянечки.

– Садитесь, – последовала команда.

Без привычной суеты ребята расселись по местам.

– Всем взять ложки и приступить к еде. Кроме Бойкова!

– Какого Бойкова? – спросила Маша.

– Старшего!

Услышав это, нянечки, кроме напарницы, вышли из зала. У меня сжалось сердце от предчувствия какого-то предстоящего испытания. И верно… Зоя Фадеевна подошла к столу, за которым я сидел, и прямо из-под носа забрала мою тарелку со щами.

Я замер. Это не могло быть похожим на наказание: нас никогда не лишали пищи. Но я и не мог представить, что это могло означать. Все, однако, разрешилось быстро.

Зоя Фадеевна вернулась с моей тарелкой, теперь переполненной до краев. В щи было порядочно покрошено кусочков нарезанного отварного мяса (такое мясо мне было знакомо по нашим с бабой Маней скитаниям по миру). То, что она, видимо, принесла для себя, нарочито отдала мне. Все мои ближайшие соседи уставились в мою тарелку. Даже за другими столами дети привставали и смотрели в мою сторону.

Я съежился, а Зоя Фадеевна дышала мне в спину.

– Ешь, – отрезала она злобно и тут же масленым, вкрадчивым голосом добавила: – Ах, извини, к таким щам полагается и хлеба побольше.

И она принесла толстый большой кусок хлеба.

Я вобрал голову в плечи, руки зажал меж колен. Ребята – кто сочувственно, кто с завистью – поглядывали на меня, молча продолжая обедать. Мне сильно хотелось есть. И страшно было притронуться к этой переполненной тарелке. Она уже была не моя, потому что была не такой, как у всех. В один миг мне захотелось опрокинуть ее. Но я не знал, что мне будет за это. К тому же я понимал, что ребята в любом случае не одобрят такой поступок. Пища была для нас выше всякого упрямства, капризов и своеволия.

– Ешь! – угрожающе повторила Зоя Фадеевна. – Не то за шиворот вылью.

– А чего вы мне больше других налили? – ответил я, готовясь заплакать.

– Это награда тебе за твое ябедничество.

Вмиг из заступника, как мне показалось, я был обращен в негодяя.

– Я хотел как лучше, – ответил я искренно, полагая, что буду понят. О, святая простота! Мне шел только пятый год. Я еще не знал, что взрослые воюют. И не только с врагами.

Тем временем обед заканчивался. Тогда детей не надо было уговаривать. Съедали и подчищали все мигом. На столах и крошки не оставалось. Только я в постигшей меня ситуации не знал, что мне делать. Съесть и признать себя неправым, как того хотела Зоя Фадеевна, или настоять на своем и остаться голодным по собственной воле. Ребята уже покидали обеденную площадку зала. И Зоя Фадеевна, очевидно, чувствуя их сопереживание ко мне, придумала всем выходить за дверь на веранду.