Российский колокол, 2015 № 4 - [32]

Помимо пары подобных потасовок меня позабавило, как тот же Витя мог посреди урока спокойно встать и выйти из кабинета. Я и сам придержал его от этого дважды. Урок подошел к концу, и группа отправилась на физкультуру.

Марк Бойков

Бойков Марк Васильевич. Родился 12 сентября 1938 г. в селе Писцово Комсомольского района Ивановской области. Учился в городах Иваново, Горький (Н. Новгород), в Москве. Воинскую службу закончил в Одессе. Профессиональное образование получил на философском факультете МГУ им. М.В. Ломоносова. Работал затем преподавателем философских дисциплин в вузах г. Волгограда и Москвы. Ветеран труда.

Детдом

Я пишу, чтобы добрые взрослые люди воевали не друг с другом, а вместе – против войны. Я пишу правду, чтобы взрослые, молодые и старые, знали, что ждет их в случае войны, чтобы они знали также, что ждет их детей, маленьких и больших. Это несколько иной ряд событий, исполненный чувствами и переживаниями, отличный от хроникального ряда, запечатленного мастерами художественной обработки. Война пронизывала всю жизнь, отворачивая ее силы в смерть.

Наша с мамой жизнь пошла под откос, как я уже намекал, когда сгорела самая высокая в Писцове колокольня, а под ней – хлебопекарня. Колокольня была наблюдательным пунктом за пролетающими в небе самолетами. И когда дежурная с биноклем определяла, чей летит самолет, она звонила куда следует и отмечала факт в журнале. Это было системой оповещения.

Сгорела, собственно, не колокольня, она и сейчас стоит на месте. Выгорели опоры и лестница, ведшие на пост. Выгорели из-за пожара на хлебопекарне, в основании колокольни, после чего хлеб начали возить из Комсомольска.

Ни улучшения, ни ухудшения люди от этого не почувствовали, но мы, поскольку мать лишилась и заработка, и возможности хоть иногда прихватывать буханку хлеба, попали в беду. У матери, кроме нас с Борей, была еще своя старенькая мать и свой младший брат, подросток лет 14, которые, как и мы, тоже были голодны. И однажды их троих схватили за какой-то неблаговидный поступок. Мать отпустили: как-никак мы были у нее малые дети. А другую половину семьи отправили в заточение.

Но тем дело не кончилось. Из квартиры в добротном каменном доме в самом центре села [сейчас его уже нет) нас выгнали и поместили в заброшенном доме вместе с беженцами, о котором я рассказал в первой новелле «Сто граммов».

Однако и здесь мы прожили недолго. Мать опять попалась на чем-то. И нас поместили в одну из часовен между колокольней и церковью, где в далекие-далекие времена держали покойников перед отпеванием. В часовне были двухъярусные полати, хорошо притоптанная земля вместо пола и железная чудо-печка с дровами впридачу.

Приближалась зима. Время от времени выпадал и таял чистый белый снег. В эту пору мы любили с Бориской выбегать из нашего жилища босиком и с визгом напечатать много-много следов, чтобы люди изумлялись.

Конечно, давно все, что мы принесли с бабой Маней из наших скитаний по миру, было съедено. Сама баба Маня у нас не появлялась. Синяк под мышкой на руке у меня сошел. И память о моей спутнице легла на дно души и не тревожила меня.

К нам подкрадывались новые испытания. Мать подобрала ключ к складу, который размещался в церкви за маленькой боковой дверью. И он подпитывал нас. Я помню из него морковь, соленые огурцы и… щи, сваренные из одной капусты. Мать была осторожна: ходила только ночью, без огня, приносила чего-нибудь по чуть-чуть. Но на всякую осторожность оттачивается чужой глаз. Следы-то она все равно оставляла. Не такие, как наши с Борькой.

Разрешилась ситуация совершенно поразительным образом.

В один из дней, пока еще было светло, мать послала нас к бабушке с дедушкой [по отцу), которые жили на краю села, за Акуловской ямой. Пройти к ним можно было либо по дороге на кладбище, либо через центр мимо лабаза, вверх, в обход Акуловской ямы. Мы больше любили этот, второй путь. Здесь было интереснее. Мальчишки, которые побольше, на крутых склонах ямы рыли пещеры, и мы любили в них заглядывать, воображая себя в отдельном домике.

Как и пообещала мама, дедушка с бабушкой приняли нас охотно. Покормили. И, когда начало вечереть, проводили обратно.

Без особых задержек, вроде тех, когда хочется пободаться с козленком на привязи или погоняться за петухом-крикуном, мы вернулись домой. Но мамы дома почему-то не было. Топилась печка. На дворе сгущались сумерки. Мы стали чаще выходить, на улицу, озираясь по сторонам. Но мамы все не было.

Бориска заревел первым. Маленькие острее чувствуют неладное. Заревел и я. Не из солидарности, а из тошнотворного чувства неопределенности, неясности, смутного предчувствия беды. Меня действительно подташнивало, и слабость разливалась по телу.

В дом свой, где печка погасла, мы уже не заходили, только кружили вокруг часовни и ревели, призывая: «Мама, ма-ма».

Перед входом уже собирались взрослые. Судачили между собой, пытались нас успокоить. А мы, остановившись, всякий раз рассказывали, что мама послала нас к бабушке с дедушкой, а когда вернулись, ее все нет и нет.

– А не велела она вам остаться на ночь у бабушки?

– Нет, мы всегда спим с мамой, – отвечал я на подобные вопросы.