Россия входит в Европу: Императрица Елизавета Петровна и война за Австрийское наследство, 1740-1750 - [7]

Глава вторая. ИНТЕРЕСЫ «РАЗЪЯТОЙ ЕВРОПЫ» >{22} (1742–1744)

Не успела Россия избавиться от диктатуры проавстрийских министров, как на их место вознамерились встать французы[12]. Добродушная и миролюбивая Елизавета желала скорейшего прекращения войны со шведами. Она настаивала на соблюдении условий Ништадтского мира (1721), но отказывалась уступить южную Финляндию, ибо полагала, что без нее «невозможно будет обеспечить безопасность Санкт-Петербурга»^{23}. Будущее Франции на Балтике полностью зависело от Ла Шетарди, которому было поручено вести переговоры. Министр Людовика XV Амело де Шайу с немалым легкомыслием вверил все дела так называемому специалисту; меж тем маркиза, бывшего, возможно, любовником императрицы и выбиравшего по ее просьбе министров для первого ее правительства, тесные узы связывали не только с Францией, но и с Россией. На предварительном этапе мирных переговоров со Швецией (1742), где Ла Шетарди официально представлял Францию, а неофициально — Россию, это сильно затрудняло ход дела. Ла Шетарди путался в собственных хитростях и никак не мог примирить требования своей «любовницы» с пожеланиями своего же короля^{24}. Мардефельд, рассчитывавший извлечь пользу из двусмысленного положения своего собрата, посоветовал Фридриху действовать более гибко и более лицемерно — на словах выражать известную солидарность с позицией Франции, па деле же попытаться уменьшить влияние француза на императрицу. В качестве аргумента посланник привел вечную угрозу: «Если Версальский двор будет деспотически повелевать двором петербургским, для противодействия этому влиянию нам потребуются немалые усилия и значительные денежные суммы»^{25}. Вести эту двойную игру с Ла Шетарди, внешне поддерживая француза и путая карты остальным дипломатам, с тем чтобы выиграть время и навредить Франции, предстояло самому прусскому дипломату. Мардефельд идеально подходил на эту роль: он умел вовремя отступить в тень, «дабы не внушить ни малейшего подозрения» посланнику Людовика XV, но при этом, действуя заодно с английским посланником, ловко расстраивал планы неугомонного маркиза. Впрочем, у его системы имелся один существенный недостаток — ослабляя позиции Ла Шетарди, он способствовал усилению местных политиков, среди которых имелись ярые сторонники Австрии (прежде всего, вице-канцлер Бестужев). Несмотря на дипломатические неудачи Ла Шетарди, власть его над Елизаветой Петровной в 1742 году была велика, как никогда; от него зависела вся политика на севере Европы, а значит, и судьба Пруссии.

В принципе Фридрих II мог заключить союз с тремя державами: со Швецией, которая в эту пору представляла собою своеобразный придаток Франции; с Саксонией, которая была теснейшим образом связана с Польшей и потому являлась, так сказать, духовным протекторатом Людовика XV; с Россией, которая желала мира на севере. Спустя несколько месяцев после переворота выяснилось, что императрица ленива, беспечна, но вовсе не глупа; наблюдательная, недоверчивая, она придерживалась принципа «разделяй и властвуй» и стремилась исподволь уменьшать свободу действий Ла Шетарди, дабы не дать ни одной из партий взять верх при дворе. Однако государственные дела ее утомляли, и она охотно передоверила их целой армии советников — интриганов и карьеристов, которые ничем не уступали французскому маркизу. Довольно скоро они разделились на две партии: первую составляли сторонники Габсбургов, вторую — сторонники Бурбонов. Пруссия могла усилить позиции тех или других — при условии, что не станет задевать Англию, которая до 1744 года сохраняла нейтралитет в войне за Австрийское наследство и почти не участвовала в борьбе за петербургский двор. Вопреки ожиданию, представитель Фридриха, человек ловкий и прекрасно знающий местные нравы, оказался объектом пристального внимания всех этих кланов и их иностранных покровителей. Встревоженный согласием (на самом деле мнимым) между французами и пруссаками, Бестужев решил поссорить их и тем самым усилить свою партию, преданную интересам Австрии. Поскольку Ла Шетарди оставался особой неприкасаемой, Бестужев принялся за Мардефельда и обвинил его в стремлении восстановить на престоле малолетнего Ивана VI: Елизавета оскорбилась и потребовала отзыва прусского дипломата. Дело грозило кончиться разрывом дипломатических отношений. Но тут на помощь Пруссии пришел климат; конфликт произошел осенью, когда дороги были практически непроходимы. Представитель Фридриха мог покинуть российскую столицу не раньше, чем через полгода, а за это время ему удалось успокоить гнев императрицы. Вскоре никто уже не вспоминал об отзыве Мардефельда. Он остался на своем посту, но затаил обиду, причем главным виновником своих бедствий счел маркиза де Ла Шетарди с его «медоточивыми» речами^{26}. Сохраняя наружное спокойствие, Мардефельд тем не менее посылал в Берлин жалобные письма. Фридрих делал вид, что не понимает его намеков. Он мечтал о сближении с императрицей из дома Романовых, потому что считал ее особой бездеятельной и не заинтересованной во вмешательстве в европейские дела^{27}. Видя в Елизавете исключительно орудие для осуществления собственных планов, Фридрих намеревался, ссылаясь на ее поддержку, вынудить западные державы подписать договор, подтверждавший его права на Силезию.