Россия в постели - [62]

По-моему, я не спала всю ночь. Лежа в постели, я гладила свою грудь, живот, бедра, словно проверяя, все ли на месте, касалась пальцами клитора и губ влагалища и даже разговаривала с ними про себя: «Подождите, подождите, миленькие, завтра все будет замечательно, завтра…» С улицы сквозь открытое окно нашей квартиры доносились то шум проезжающей машины, то женские или мужские шаги и голоса – я все слышала, я была как напряженная мембрана, все запахи мира и свет звезд пронизывали меня в ту ночь. Я забылась коротким сном лишь на рассвете и вскочила с постели в полвосьмого. Бабушка не понимала, что со мной происходит. Я выгладила свое лучшее летнее платье, голубое в красный горошек, я приняла душ, тщательно вымыла голову и помчалась в соседнюю парикмахерскую делать завивку. Там я час выстояла в очереди и еще час завивалась, поминутно поглядывая на часы – не опаздываю ли? – и наконец, красивая, нарядная, в новеньких туфельках и в лучшем платье, с подведенными глазками и завитыми волосами, как принцесса, как кукла, через весь город поехала к Нему.

В метро я ловила на себе пристальные взгляды молодых и пожилых мужчин, и это еще больше напрягало, натягивало мои нервы, и, возбужденная, бледная, я нашла наконец его улицу и дом с лифтом, поднялась к нему на одиннадцатый этаж. О, как колотилось сердце, когда я остановилась перед дверью его квартиры! Я перехватила ртом воздух, сглотнула какой-то ком в горле и вдруг спросила у себя: «А чего ты боишься, дуреха?» И все-таки я боялась. Помню, я, наверное, минуты три стояла у его двери, не решаясь нажать кнопку звонка, думая, не сбежать ли, пока не поздно, но в это время раздались шаги на верхней площадке, кто-то спускался к люку мусоропровода, и я, уже не раздумывая, нажала кнопку на двери.

Он вышел заспанный, в каком-то линялом узбекском халате и в тапочках на босу ногу.

– Ого! – изумился он, открыв мне дверь. – Потрясающе! Дюймовочка! Ну, проходи. Смелей. Не обращай внимания на бардак.

Я вошла. Его однокомнатная неубранная квартира была оклеена театральными афишами и киноафишами, на каждой из них в перечне актеров его фамилия была подчеркнута жирным фломастером, а на некоторых даже была его фотография. А кроме афиш, стены еще были разрисованы какой-то ерундой и испещрены номерами телефонов. Но не это огорчило меня. Грязь! Я не спала ночь, я готовилась к этому дню, как к празднику, я приехала к нему свежая и сияющая, как новая монетка, а он – в этом засаленном халате, квартира завалена мусором и бутылками, на столе пиво, куски сухого хлеба и ржавая консервная банка вместо пепельницы, а постель не застилается, наверное, никогда – смятые и серые от грязи простыни, свалявшаяся подушка… Боже, и вот на этой постели должно свершиться главное событие в моей жизни?

Он ушел на кухню заваривать кофе, а я стояла у окна и глотала слезы.

– В чем дело, мать? – вдруг возник он у меня за спиной. – Что такое? Ты плачешь? Что случилось?

Он хотел обнять меня, но я оттолкнула его руку.

– Ну, понимаю, понимаю, – усмехнулся он. – Ты приехала вся такая красивая, а тут бордель и грязь. Но я так живу, ну что делать? Вчера сутки был на съемках, и до этого тоже. Домой заскакиваешь только поспать, и опять или съемки, или репетиции, поесть некогда. Ну, малышка, извини, я сейчас оденусь и пойдем в бассейн купаться. Ты захватила купальник?

Тут я вспомнила, что забыла купальник (а ведь он вчера дважды сказал мне по телефону, чтоб я не забыла купальник), и я разревелась еще больше, а он обнял меня, и теперь я ревела у него на груди, в его старый и засаленный узбекский халат.

Он гладил меня по плечам и по спине, а потом стал целовать в шею, в глаза, в губы, и я, благодарная за то, что он хоть понял меня, стала отвечать на его поцелуи, и уже через несколько минут он распахнул свой халат, и горячее мужское тело, пропахшее табаком и пивом, прижалось ко мне, упираясь в живот напряженным, обтянутым плавками членом. А потом он поднял меня на руки и отнес в постель одетую и лег рядом со мной, не прекращая целовать меня. И я отдалась его поцелуям. Обида куда-то прошла, я целовалась с ним, ощущая, как царапает мою кожу его небритый подбородок, и чувствуя, как его руки развязывают поясок моего платья, ищут и расстегивают пуговички у меня на спине. И я не сопротивлялась, когда он снял с меня платье и лифчик, мне уже было все равно – пусть только это свершится быстрее. В это время на кухне зашипел сбежавший кофе.

– Вот черт! – сказал он и голый, в одних плавках, ушел на кухню выключить газ, а я лежала в постели, завернувшись в простыню. От его небритого подбородка горели щеки, и желание еще не проснулось во мне, и все-таки я ждала его.

«Пусть! Пусть будет так! В конце концов, какая разница, – говорила я себе, – на этой постели или на чистой? Пусть это будет сегодня!»

Он вернулся и лег ко мне, и развернул меня из простыни, как из кокона, и стал теперь целовать в грудь, в живот, в плечи и в шею, и я почувствовала, как возбуждаюсь, и сама потянулась целовать его.

Неожиданно он оказался на мне верхом – уже абсолютно голый. Я не заметила, когда он успел снять свои плавки, я только почувствовала вдруг, как он голым членом водит по моему животу, груди, шее. И не скрою – это было приятно. Я лежала с закрытыми глазами, солнце било сквозь распахнутое окно и оранжевым окоемом дрожало в моих ресницах, и эта оранжевая пелена застилала мне глаза, но я остро чувствовала всей кожей тела, как ласково гуляет по мне его член, кружит по груди вокруг соска, упирается в подмышку и щекочет шею. И каждое это прикосновение вызывало озноб желания, и голова кружилась, и единственное, чего я не понимала уплывающим сознанием, – это почему он до сих пор не снял с меня трусики.