Россия в глобальной политике. Новые правила игры без правил (сборник) - [70]

Каждая из двух анализируемых нами идей (нормативная сила Европы и великая держава на евразийском континенте) возникла в результате философской и политической эволюции, затем преобразовалась в ряд идеологических проектов. Однако сегодня они чаще всего используются как последний аргумент, догма, причем не только политиками, но и, к сожалению, учеными. Более того, в настоящую академическую проблему превращается то, что критический анализ участники научного сообщества нередко подменяют демонстрацией собственной политической позиции. Это обусловлено востребованностью радикальных мнений, что, однако, не способствует выходу из замкнутого круга, мешает предложить конструктивное решение. Напротив, общество еще более радикализируется и поляризуется. Все это как нельзя более отчетливо проявилось в освещении современных событий на Украине.

С академической точки зрения, нет разницы между широко обсуждаемым постом о том, как «мы Крым стырили» (Ольга Кокорина), с одной стороны, и разглагольствованием о «пещерном желании Европы» (Марк Энтин), с другой. В обоих случаях авторы демонстрируют удивительную для научной и аналитической братии нетерпимость и уверенность в своей правоте. Конечно, мы можем говорить о политической конъюнктуре, об ангажированности ряда создателей подобных текстов, однако все равно остается открытым вопрос, почему авторы так уверены, что найдется аудитория, готовая аплодировать подобным тезисам.

Проблема современной российской науки, а также экспертного сообщества в том, что 20 лет мы приоритетно заимствовали западные идеи, а не методологию. В результате порожден порой уродливый симбиоз: использование каждой конкретной теории у нас неразрывно связано с определенной политической позицией. Так, работы с конструктивистской методологией и дискурс-анализом идут рука об руку с прозападной либеральной позицией самого автора, работы же в стиле реализма, пусть даже в рамках самых новых веяний, – это обычно разговор в духе консервативных ценностей и защиты особой позиции России в мировой политике.

Весьма популярные среди российской общественности идеи великого будущего России в ряде научных трудов приобретают почти религиозные коннотации. А действия Запада представляются в русле конспирологических теорий и вульгарного реализма как «психоисторическая спецоперация», направленная на «создание славян-русофобов как психокультурного типа и политической силы», призванных «оторвать Украину от России и противопоставить ее последней как «антирусскую Русь» (Андрей Фурсов). Отсюда логичен и вывод сторонников данного подхода: «Независимо от наличия или отсутствия ресурсов для ведения геополитической игры, Россия должна ее вести. У страны просто нет другого выхода, и если Россия не объединит Евразию в той или иной форме, то станет субъектом чужой геополитики» (Игорь Шишкин). Интересно, что на Западе исследования России также однобоки, сквозь призму исключительно российского национализма, часто выражающегося в восстановлении империи.

Даже если методологическое заимствование происходит, оно оказывается кособоким и малоосмысленным. Российские сторонники нормативной силы Европы отнюдь не стремятся понять иной подход, выявить возможную другую нормативность; их цель – лишь продемонстрировать превосходство западной нормативной базы. При этом зачастую игнорируется тот факт, что идея нормативной силы Европы как «хорошей силы», которая выступает «за все хорошее, против всего плохого», давно отброшена серьезными исследователями. Точно так же никто из ведущих западных аналитиков не отрицает возможность применения силовых методов как противоречащих нормативной силе. Очевидная необходимость более гибкого подхода к европейским нормам, отказ от однозначной и безоговорочной поддержки концепции нормативной силы как единственно верной активно обсуждается в самой Европе, но не пользуется особым спросом в России или в Восточной Европе.

Абсолютизация западного нормативного блока, а практически ровно такой же религиозный подход, как в случае с «российским великодержавием», подчас приводит к ситуации, когда анализ современной политики России, не акцентирующий внимание на безоговорочном осуждении режима Владимира Путина, видится лишь как путинская пропаганда. Российская история нередко упрощается вплоть до высказываний, в которых утверждается, что «курс на разрушение западного общества» россияне всегда несли «в себе… временами маскируя своего внутреннего зверя либеральными фразами» (Григорий Гутнер). А Россия позиционируется как подтвердившая «свой статус Абсолютного Зла – отстойника и покровителя самых отвратительных подонков со всего мира, с одной стороны, и врага всего свободного и прогрессивного, с другой» (Юрий Нестеренко).

Более того, возникает новый термин – «треш-дискурс», которым приверженцы либерального Запада и нормативной силы Европы обозначают любое направление российской политической мысли, отличное от западных стандартов. Изобретателям подобных терминов в голову не приходит, что анализировать российский дискурс только с точки зрения западных, мыслимых как универсальные ценностей, стандартов не имеет никакого смысла при той поддержке, которой пользуется Владимир Путин и продвигаемые им концепции на современном этапе. Подчас они просто отказываются слушать сторонников противоположной точки зрения, приглашать их на конференции и иные мероприятия или публиковать их статьи. Доминирующим становится опасение, что это легитимирует «плохой» дискурс. Мысли о том, что конструктивный обмен мнениями поможет найти точки соприкосновения двух дискурсов, пути выхода из современного тупика, просто не возникает.