Россия: прорыв на Восток. Политические интересы в Средней Азии - [115]
В этих обстоятельствах нельзя провести прямого соответствия между оценками грамотности и численностью интеллигенции. После 1926 года, когда на производствах стали появляться инженерно-технические работники, статистическое соответствие между грамотностью и профессиями стало гораздо ближе, чем раньше. Перепись 1926 года не конкретизирует оценки грамотности различных профессиональных групп, данных в таблицах 13.3а и 13.3б, хотя писатели, редакторы и некоторые другие представители интеллигенции должны были уметь писать и читать. Однако нет и сомнений в том, что музыканты и духовные лица, например, были грамотными.
Таблица 13.3а
Распределение интеллигенции по профессиям (на госслужбе), 1926 г.
Источники: «Казахская АССР и Киргизская АССР: Отдел II, занятия»: Всесоюзная перепись населения 1926 года. М.: Издание ЦСУ Союза ССР, 1929. XXV. С. 70–72, 167–171, 243–251; «Туркменская ССР: Отдел II, занятия». Там же. XXXIII. С. 48–54; «Узбекская ССР: занятия». Там же. XXXII. С. 76–83, 177–182.
Таблица 13.3б
Распределение интеллигенции по профессиям (на госслужбе), 1926 г.
* Не православное и мусульманское.
** Включает русское православное духовенство (и учащихся-стипендиатов).
Источник: тот же, что и для таблицы 13.3а.
В 1926 году городской состав интеллигенции варьировался в численности по профессиям. Большинство музыкантов проживали в городах. В отличие от них большая часть мусульманского духовенства, которое к середине 1920-х годов все еще представляло собой наиболее значительную идеологическую силу в Средней Азии, пребывала в сельской местности, где жили простые люди. Из 5895 мулл, имамов, ишанов в 1926 году треть проживала в городах. Как и в других сферах деятельности, узбеки доминировали в среднеазиатском религиозном мире по количеству священнослужителей (3339), затем следовали таджики (1952). Важным отрядом представителей умственного труда были учителя мусульманских начальных и средних школ (2056 узбеков, 970 казахов), значительная часть которых жила и работала в деревнях. Медики и преподаватели высших учебных заведений еще при российской власти составляли особую группу.
Незначительное количество литераторов, отмеченных в переписи, дает неверное представление об их действительном числе, если вспомнить, что поэты в Средней Азии редко зарабатывали на жизнь своим творчеством. Логично, что на вопрос статистика, чем писатель зарабатывал на жизнь, он отрекомендовывался секретарем, переписчиком, юристом, купцом или представителем другой профессии, из которой извлекал частичный или весь доход.
Литературная политика среди советской интеллигенции
В конце 1920-х годов националистически ориентированные писатели оказались перед выбором продолжения критики режима или спасения от гибели путем признания своих прежних идеологических «грехов» и обещаний придерживаться в дальнейшем партийной линии. Самокритики, достаточной для спасения жизни «грешника», в большинстве случаев было достаточно лишь до 1934 года. Ее примером являются публичные покаяния в Туркменистане Берды Кербабаева и Караджа Бурунова: «Все вопросы, затронутые в наших произведениях, решались с идеологической позиции враждебной пролетариату, с позиции контрреволюционного национализма… Мы целиком и полностью сознавали абсолютный вред и ошибочность своих националистических целей… Мы не будем щадить своих сил и способностей, чтобы доказать действием и всем своим творчеством разрыв с идеями контрреволюционного национализма и свое идеологическое перевооружение».
Кербабаева и некоторых других простили. Выжили и последователи открыто националистической группы, Муса Ташмухамедов (Айбек; 1905–1968) в Узбекистане, Аман-Дурды Аламышев (1904–1943) в Туркменистане, Хамид Алимджан (1909–1944) в Узбекистане и другие, чьи произведения содержали националистические идеи или были близки к ним.
Бок о бок с этой группой творили пролетарские поэты, которых воспитала САПП (Среднеазиатская ассоциация пролетарских писателей) в конце 1920-х годов. Это молодые люди, в произведениях которых не наблюдалось никаких связей с ближайшим или далеким прошлым. Даже продолжая поэтическую традицию, они целиком были поглощены идеями, выражавшимися лозунгами и программами всесоюзной компартии, озабоченной индустриализацией и коллективизацией. Этот преднамеренный антиинтеллектуализм при поддержке властей не случайно не смог произвести литераторов, которые бы выдвинулись как лидеры творческого сообщества, как это было в прежнем поколении. Такая узость творчества не могла также способствовать появлению первоклассных писателей.
Так начался процесс политизации писателей, цель которого – разорвать их связь с традициями и направить в русло служения идеям пролетариата. Важно, что в 1930-х и 1940-х годах те, кто пережил террор и пользовался успехом, сочетая литературную деятельность с относительно активной общественной жизнью, оказались такими же, как Айбек и Амандурды Аламышев, которые брали свои ранние уроки в поэзии и политике у националистов. Как и пролетарские поэты, они не смогли превзойти своих старших коллег. Общественное мнение стало управляться исключительно пропагандой партийных первичных организаций, учрежденных во всех литературных и издательских предприятиях, а интеллектуальная жизнь, как известно, была вынуждена уйти в подполье.
