Россия, Польша, Германия: история и современность европейского единства в идеологии, политике и культуре - [29]

, который должен был получать от кронских отцов 100 злотых «на платье» ежегодно, а также на украшение монастырской церкви, поддержания в должном состоянии звонницы и кладбища (300 злотых в год). За всем этим должен был следить Ш.К Огинский[196]. Дочери князя Богдана Огинского в поддержке единоверцев не отставали от своих братьев. Анна (замужем за подкоможим троцким Вильгельмом Стеткевичем) в 1630-х гг. совершила крупные пожертвования в пользу Кутеинских женского и мужского монастырей под Оршей, способствуя и х превращению в одни из крупнейших центров православной монашеской жизни в Литве, а также основала новый православный монастырь Св. Троицы недалеко от Минска[197]. Барбара (замужем за подкоможим виленским Мельхиором Шеметом) завещала похоронить себя в кронской церкви, которой распорядилась выплатить на помин души 2 тыс. злотых и еще 1 тыс. злотых на помин души погребенной там же ее дочери Апполонии Кавечиньской. Кроме того, денежные суммы предназначались ею виленскому Свято-Духову и евьескому Успенскому монастырям. Свои два имения в Новогродском воеводстве – Новоеленское (Слонимский повет) и Железницу – она завещала внукам при условии, что они сохранят в неприкосновенности основанные ею в этих поместьях православные храмы и приданные им владения. Сами церкви передавались в ведение виленского монастыря Св. Духа. До совершеннолетия наследников опекунами имения назначались брат Барбары Александр Огинский и его сын Марциан[198]. Еще одна сестра – Апполония (вторым браком замужем за троцким подкоможим Михалом Зеновичем) – основала православную церковь Успения Пресвятой Богородицы в своем имении Маньковичи, где и завещала себя похоронить. По ее духовной 3,5 тыс. злотых предназначались монастырю Св. Духа в Вильно (сумму эту следовало отдать взаем, чтобы проценты с нее шли на церковные нужды; следить за этим должны были Александр и Лев Самуэль Огинские), маньковской церкви – 700 злотых (из них 200 на больницу при церкви), кроме того, мелкие суммы должны были получить другие православные храмы[199].

Во второй половине XVII в. потомки Богдана Огинского приняли католичество. Свою роль в этом сыграло и изменение позиции королевского двора, когда Владислав IV, избранный в 1632 г. польским королем, временно ослабил давление на православных. В отличие от своего отца, Сигизмунда III, систематически обходившего православный род Огинских при раздаче чинов и королевщин, Владислав не скупился на земельные пожалования[200]. К тому же во второй половине XVII в. в Речи Посполитой православные вельможи были уже полностью отстранены от высших государственных постов и общественных должностей, а некатолики не допускались в Сенат. Поэтому, когда в 1669 г. Марциану Огинскому была предложена должность виленского каштеляна, от него потребовали перехода в католицизм или униатство. Годом позже он, специально приняв ради этого католичество, стал троцким воеводой, заняв одну из высших должностей в Сенате Речи Посполитой[201]. Этот шаг Огинского был чувствительным ударом для православного киевского митрополита Иосифа Нелюбовича-Тукальского, сетовавшего, что князь «суетного ради сенаторского седалища, воеводством троцким обманен, свет православия святого в себе угасив, тме прелести папежские повинуся». Митрополит с сожалением констатировал, что «ему же последствующих много»[202].

Ранее Огинский активно поддерживал православие: был старостой могилевского братства, покровительствовал виленскому братству[203]. К началу 1668 г. в имении М. Огинского Смиловичи была построена церковь Вознесения Богородицы, которой князь пожертвовал прилежащие земли. Взамен Огинский обязал священника «poddanych tej włości moej, onych pacierzy nauczyć nie tylko w cerkwi, ale jeżdżąc do każdego z osobna, aby bez sakramentow, bez kosztu szlubow nie żyli i bez spowiedzi świętej z tego światu nie zchodzili»[204][205].

В ноябре 1685 г. клиент М. Огинского, Августин Константинович, объясняя агенту российского Посольского приказа Назарию Краевскому причины направления в Москву столь многочисленного посольства (планировалось 6 человек) Речи Посполитой, сказал, что сделано это, среди прочего, «смотря де за канцлером Огинским, потому что де он преж сего был во благочестивой вере, и к вашей, великих государей, стороне склонен»[206]. Однако это заявление Константиновича, если и отражало какие-то сомнения правящих кругов Речи Посполитой, все же не находило подтверждения в действиях М. Огинского. Прибыв в 1686 г. в Москву как один из двух руководителей польско-литовского посольства, князь усиленно хлопотал о получении разрешения русских властей на строительство католических костелов в Смоленске и Киеве, поддерживая по этому вопросу корреспонденцию с папским нунцием в Речи Посполитой Опцио Паллавичини. В то же время литовский канцлер как сторонник польского короля Яна Собеского выступал в этом деле скорее проводником политики папства, нежели действовал в собственных интересах. В соответствии с политикой Св. престола польские нунции выступали представителями папства и в России. В конце 1670-х и в 1680-е гг. они пытались использовать влияние польского королевского двора в правящих кругах Московского государства, чтобы выяснить их отношение к замыслу унии Русской православной церкви с католической и оценить перспективы распространения католицизма в России