Россия под властью одного человека. Записки лондонского изгнанника - [61]

Один из первых революционных шагов моих, развязавших меня с Россией, погрузил меня в почтенное сословие консервативных тунеядцев, познакомил с банкирами и нотариусами, приучил заглядывать в биржевой курс – словом, сделал меня западным rentier. Разрыв современного человека со средой, в которой он живет, вносит страшный сумбур в частное поведение. Мы в самой середине двух, мешающих друг другу, потоков; нас бросает и будет еще долго бросать то в ту, то в другую сторону до тех пор, пока тот или другой окончательно не сломит, и поток, еще беспокойный и бурный, но уже текущий в одну сторону, не облегчит пловца, то есть не унесет его с собой.

Счастлив тот, кто до этого умеет так лавировать, что, уступая волнам и качаясь, все же плывет в свою сторону!

* * *

По совету Ротшильда я купил себе американских бумаг, несколько французских и небольшой дом на улице Амстердам, занимаемый Гаврской гостиницей.

При покупке дома я имел случай поближе взглянуть в деловой и буржуазный мир Франции. Бюрократический формализм при совершении купчей не уступит нашему. Старик нотариус прочел мне несколько тетрадей, акт о прочтении их, потом настоящий акт – из всего составилась целая книга in folio. В последний торг наш о цене и расходах хозяин дома сказал, что он делает уступку и возьмет на себя весьма значительные расходы по купчей, если я немедленно заплачу ему самому всю сумму; я не понял его, потому что с самого начала объявил, что покупаю на чистые деньги. Нотариус объяснил мне, что деньги должны остаться у него, по крайней мере, три месяца, в продолжение которых сделается публикация и вызовутся все кредиторы, имеющие какие-нибудь права на дом. Дом был заложен в семьдесят тысяч, но он мог быть еще заложен и в другие руки. Через три месяца, по собрании справок, выдается покупщику свидетельство о собственности, а прежнему хозяину вручаются деньги.

Хозяин уверял, что у него нет других долгов. Нотариус подтверждал это.

– Честное слово, – сказал я ему, – и вашу руку – у вас других долгов нет, которые касались бы дома?

– Охотно даю его.

– В таком случае я согласен и явлюсь сюда завтра с чеком Ротшильда.

Когда я на другой день приехал к Ротшильду, его секретарь всплеснул руками:

– Они вас надуют! Как это возможно! Мы остановим, если хотите, продажу. Это неслыханное дело – покупать у незнакомого на таких условиях.

– Хотите, я пошлю с вами кого-нибудь рассмотреть это дело? – спросил сам барон Джемс Ротшильд.

Такую роль недоросля мне не хотелось играть, я сказал, что дал слово, и взял чек на всю сумму. Когда я приехал к нотариусу, там, сверх свидетелей, был еще кредитор, приехавший получить свои семьдесят тысяч франков. Купчую перечитали, мы подписались, нотариус поздравил меня парижским домохозяином, – оставалось вручить чек.

– Какая досада, – сказал хозяин, взявши его из моих рук, – я забыл вас попросить привезти два чека, как я теперь отделю семьдесят тысяч?

– Нет ничего легче, съездите к Ротшильду, вам дадут два или, еще проще, съездите в банк.

– Пожалуй, я съезжу, – сказал кредитор.

Хозяин поморщился и ответил, что это его дело, что он поедет.

Кредитор нахмурился. Нотариус добродушно предложил им ехать вместе.

Едва удерживаясь от смеха, я им сказал:

– Вот ваша записка, отдайте мне чек, я съезжу и разменяю его.

– Вы нас бесконечно обяжете, – сказали они, вздохнув от радости; и я поехал.

Через четыре месяца свидетельство о собственности было мне прислано, и я выиграл тысяч десять франков за мое опрометчивое доверие.

* * *

После 13 июня 1849 года префект полиции Ребильо что-то донес на меня; вероятно, вследствие его доноса и были взяты петербургским правительством странные меры против моего именья. (А. И. Герцен горячо поддержал французскую революцию в феврале 1848 года, свергнувшую монархию Луи-Филиппа, однако затем начался период реакции: в июне войска подавили выступления народа. Герцен должен был уехать в Швейцарию. 13 июня 1849 года вернувшись в Париж, он принял участие в манифестации против римской экспедиции, посланной французским правительством на защиту Римского папы от итальянской революции. После разгона демонстрации в Париже начались аресты, и Герцен снова должен был покинуть Францию. – Прим. ред.).

В этот раз Ротшильд согласился принять билет моей матери, но не хотел платить вперед, ссылаясь на письмо Карла Гассера, агента Ротшильда в Петербурге. Опекунский совет действительно отказал в уплате. Тогда Ротшильд велел Гассеру потребовать аудиенции у Нессельроде, министра иностранных дел, и спросить его, в чем дело. Нессельроде отвечал, что хотя в билетах никакого сомнения нет и иск Ротшильда справедлив, но что государь велел остановить капитал по причинам политическим и секретным.

Я помню удивление в Ротшильдовом бюро при получении этого ответа. Глаз невольно искал под таким актом тавро Алариха или печать Чингисхана. Такой шутки Ротшильд не ждал даже и от такого известного деспотических дел мастера, как Николай.

– Для меня, – сказал я ему, – мало удивительного в том, что Николай, в наказание мне, хочет стянуть деньги моей матери или меня поймать ими на удочку; но я не мог себе представить, чтоб ваше имя имело так мало веса в России. Билеты ваши, а не моей матери; подписываясь на них, она их передала предъявителю (au porteur), но с тех пор, как вы расписались на них, этот porteur – вы, и вам-то нагло отвечают: «Деньги ваши, но барин платить не велел».