Россия перед вторым пришествием - [40]

И во все это время, занявшее не менее двух-трех минут, показавшихся очевидцам, вероятно, вечностью, никто в храме не пошевельнулся, точно силой какой удержанные на месте.

Не то было на клиросе, когда на него вступил голый: как осенние сухие листья под порывом вихря, клирошане, — все взрослые монахи, — рассыпались в разные стороны, — один даже под скамейку забился, — гонимые паническим страхом. И тут, во мгновение ока, голый человек подскочил к царским вратам, сильным ударом распахнул обе их половинки, одним прыжком вскочил на престол, схватил с него крест и Евангелие, сбросил их на пол далеко в сторону и встал во весь рост на престоле лицом к молящимся, подняв кверху обе руки,³⁶ как некто, кто «в храме Божием сядет, как Бог, выдавая себя за Бога» (2 Сол. 2,4)...

Мудрые из Оптинских подвижников так это и поняли...

Этот голый человек был тот самый академист, что вопреки воле старцев и без их благословения затеял самовольно подвиж-ничать и впал в состояние омрачения души, которое духовно именуется прелестию...

Тут сразу, как точно кандалы спали с монахов — все разом бросились на новоявленного бога, и не прошло секунды, как уже он лежал у подножия престола, связанный по рукам и ногам, с окровавленными руками от порезов стеклом, когда он выламывал железную решетку и стеклянную раму своего заключения, и с такой сатанинской, иронически-злой усмешкой на устах, что нельзя было на него смотреть без тайного ужаса.

Одного монаха он чуть было не убил, хватив его по виску тяжелым крестом с мощами; но Господь отвел удар, и он только поверхностно скользнул, как контузия, по покрову височной кости. Он ударил того же монаха вторично кулаком по ребрам, и след этого удара, в виде углубления в боку, у монаха этого остался виден и доселе.

Когда прельщенного академиста вновь водворили в его келью, где, казалось, он был так крепко заперт, он сразу пришел в себя, заговорил, как здоровый...

— Что было с вами? — спросили его, — Помните ли, что вы наделали?

— Помню, — ответил он, — все хорошо помню. Мне надо было это сделать: я слышал голос, который повелевал мне это совершить, и горе было бы мне, если бы я не повиновался этому повелению... Когда, разломав раму и решетку в своем заключении и скинув с себя белье, я нагой как новый Адам, уже не стыдящийся наготы своей, шел исполнить послушание «невидимому», я вновь услыхал тот же голос, мне говорящий: — «Иди скорее, торопись, а то будет поздно!» — Я исполнил только долг свой перед пославшим меня <...>

Когда произошло это страшное событие, повлекшее за собою временное закрытие соборного Оптинского Введенского храма и малое его освящение, то и тогда уже наиболее одухотворенные из братии усматривали в нем прообраз грозного грядущего, провидя в нем все признаки предантихристова времени» ²¹.

Из Летописи Оптиной пустыни 1904 г.: «...Августа 2. В монастыре произошел крайне прискорбный случай. Во время пения 9-й песни Канона на утрени в Введенский собор, где шла служба, вошел заболевший накануне буйной формой умопомешательства послушник, посредством взломанной решетки вылезший из келлии, в которую он был водворен. Войдя в храм и нанеся удар одному из братий, хотевшему остановить его, он вошел на правый клирос, откуда устремился к левому, но, задев за подсвечник, упал, а затем, раскрыв ударом царские врата, вбежал в алтарь и, сбросив с престола Св. Евангелие, вскочил на престол. Схваченный после того, он успел нанести взятым с престола св. крестом поранения тому же брату, но тут же был связан, удален из храма и сего же числа отправлен для лечения в Калугу, куда выехал и о. настоятель «архимандрит Ксенофонт (Клюкин)> для донесения преосвященному Калужскому о случившемся. Неожиданность появления в храме больного в обнаженном виде, быстрота, с какою он действовал, были причиною, помешавшею растерявшейся братии оградить святыню от оскорбления, нанесенного

умалишенным. Происшествие это произвело тяжкое впечатление на Оптинское братство» ²⁶.

(Читателям, видимо, небезынтересно будет узнать о дальнейшей судьбе «академиста» — Сергея Яковлевича Смарагдова. Впоследствии он был екатеринбургским адвокатом, присяжным поверенным, слыл «искренним христианином и верным сыном Святой Православной церкви». «Его любимым местом» в кафедральном соборе Екатеринбурга, библиотеку которого он основательно изучил, был клирос. В Сухуме, куда Смарагдов вынужден был уехать из-за болезни жены, преосвященнейшим Андреем, епископом Сухумским 5.10.1911 был рукоположен во иереи. Впоследствии этот священник Сухумского собора «разгромил Иверско-Алексиевскую женскую общину о. Софрония близ Туапсе» ²⁹. Однако самое поразительное в биографии Смарагдова — это его товарищеские взаимоотношения, в бытность его еще в Екатеринбурге, с протоиереем Иоанном Сторожевым — «последним верноподданным русским православным человеком, видевшим в живых своего Царя и Его Августейшую Семью за два дня до принятия ими мученических венцов»³⁰).

Осквернение Православных Святынь, предугаданное еще Ф. М. Достоевским в «Бесах», к началу XX века уже перестало быть редкостью.