Россия перед вторым пришествием - [25]

Но если мы будем сами собой, — то мы в отпор опрокинем со славой на них всю Азию — даже мусульманскую и языческую и нам придется разве только памятники искусства там спасать.

И так как гибнуть когда-нибудь нужно, то пусть славянство независимое и великое, религиозное (так или иначе: по-Оптински или по-Соловьевски), сословное, мистическое, поэтическое, пусть оно лет через 500 будет жестоко завоевано пробужденными китайцами и пусть покажет новые и последние (перед концом света) примеры Христианского мученичества... Это и для достоинства нашего лучше, и для спасения наибольшего числа душ, конечно, выгоднее, чем любезное примирение с утилитарной подлостью будущей ( и неизбежной) Западной все-республики.

Что-нибудь одно: или путь обновленной духовно дисциплины (Римской ли, Византийской ли, все равно в этом случае) — или путь слияния зря сперва с безцветными все-славянами, а потом растворение в серой машинной все-Европе...»⁵⁴

(3.6.1890, Оптина Пустынь): «...Допустивши даже, что будут еще (до неизбежного и надвигающегося светопреставления) один или два новых культурных типа, мы все-таки не имеем еще через это права (рационального) надеяться, что этот новый культурный тип выработается непременно весьма уже старой Россией (900 лет с крещенья! И больше 1000 с призвания князей!) и ее славянскими единоплеменниками, отчасти переходящими (как болгары и сербы) прямо из свинопасов в либеральных буржуа, отчасти (как чехи и хорваты') давно уже насквозь пропитанными европеизмом. И мне бы очень хсггййось хоть с того света увидать этот новый и пышный (4-х основный. rio Данилевскому) культурный всеславянский тип! — Но увы! Приучи благоприятные есть; но они так слабы и так еще мелки... И неблдго^р_{ИЯТНОГО со всех} сторон так много, что мне, признаюсь, все чаще и ч&це представляется такого рода печальная картина: эта национальная £ религиозная реакция, которая теперь довольно сильна в русском обществе, не есть ли это одна из тех кратковременных реакций к лучшему, к здоровью и силе, которые иногда испытываю на себе и я (например) в моей старости? — Таких малых реакций, небольших обратных течений на старой почве было в истории много (постарайтесь припомнить); но все это не было реакцией вековой на новых основах; примерами последних были: Византийское Православие, потом через 400-500 лет для Запада — феодализм и Папство; а для Востока — мусульманство и буддизм (привившийся в Китае и Тибете).

Хорошо — кабы так; иногда я думаю (не говорю мечтаю, потому что мне, вкусам моим это чуждо, а невольно думаю, объективно и безпристрастно предчувствую), что какой-нибудь русский Царь, — быть может, и недалекого будущего, — станет во главе социалистического движения (как Св. Константин стал во главе религиозного — «Сим победиши!») и организует его так, как Конст<ан-тин> способствовал организации Христианства, вступивши первый на путь Вселенских Соборов. — Но что значит «организация»? Организация значит принуждение, значит — благоустроенный деспотизм, значит — узаконение хронического, постоянного, искусно и мудро распределенного насилия над личной волей граждан. Поэтому либерал (по выводам своим дурацким, а не основам, вполне верным) Спенсер с ужасом видит в социализме новое грядущее государственное рабство. И еще соображение: организовать такое сложное, прочное и новое рабство едва ли возможно без помощи мистики. Вот, если после присоединения Царьграда небывалое доселе сосредоточение Православного управления в Соборно-Патриаршей форме (разумеется, без всякой теории «непогрешимости», — которую у нас и не потерпят) совпадет, с одной стороны, с усилением и усилением того мистического потока, который растет еще теперь в России, а с другой — с неотвратимыми и разрушительными рабочими движениями и на Западе, и даже у нас (так или иначе), — то хоть за две основы — религиозную и государственно-экономическую можно будет поручиться надолго.

— Да и то все к тому же окончательному смешению несколько позднее придет.

— Человечество, без сомнения, очень устарело. Сама сила точной науки²⁹ на которую почти все молятся и против которой даже столь смелый Еп<ископ> Никанор и я, которому терять в литературе нечего, едва-едва смеем кой-что говорить, — сама сила этой науки есть признак глубокого устарения; — стариковский интерес: «удобства, удобства, удобства»... И Эд. ф<он> Гартман верно «чует» дело, когда говорит, что признак близости конца для человечества есть прео5,здание сознательного над безсознательным. В этом он совпадает с Христианством.' «плоды древа познания добра и зла» убийственны для людей. И, насытившись ими д С высшей меры своей, — человечество уже не найдет обратного пути к «древу жизни». ^>

Но как бы то ни было, будет ли новый культурный тип или нет, славяне ли с непривычки как-нибудь нечаянно с действительно новой, неевропейской и нелиберальной культурой в одно утро проснутся, или они, погнавшись чуточку сделать что-то свое, полезное и половинное, после взятия Царьграда, —-.лопнут, как мыльный пузырь, и распустятся немного позднее других все в той же ненавистной всеевропейской буржуазии, а потом будут (туда и дорога!) пожраны китайским нашествием и т.д. и т.д... Во всяком случае — про Данилевского можно сказать, что он сделал великий шаг — указанием на эти культурные типы. Можно ведь и так его теорию обернуть: существование разных культ<урных> типов есть признак жизненности человечества; — невозможность создать новый, смешение всех типов в один средний — есть признак приближения человечества к смерти.