Россия нэповская - [15]

Большевистская идеология нэпа, которая от начала нового курса и вплоть до его окончательного свертывания в 1929 году находилась в состоянии непрерывного становления, в первое время особенно переживала серьезные трудности и противоречия. Теоретики партии должны были прежде всего сами уяснить себе и четко сформулировать партийной массе ответы на одолевавшие ее вопросы: зачем нужна новая экономическая политика? Каковы ее допустимые границы? Каково место партии и отдельного коммуниста в системе нэпа?

Не сразу, а постепенно, по мере втягивания в новые условия в партийной доктрине укреплялось понятие о том, что нэп — это, безусловно, временное отступление от генеральной линии партии, вынужденное неподготовленностью общества к переходу на коммунистические отношения. В принципе, оно не должно влиять ни на организационные основы партии, ни на ее этические критерии, ни на ее идеологию в целом. Партийные ряды должны быть очищены от чуждого элемента и еще более сплочены перед лицом ожившей и торжествующей буржуазной стихии.

11 сентября 1921 года ЦК РКП(б) разослал циркулярное письмо всем губкомам, в котором говорилось, что декреты об аренде госпредприятий, организации артелей и прочие постановления Советской власти о различных формах частного и коллективного предпринимательства вызывают на местах сомнения и недоразумения, и прежде всего по поводу отношения и места коммунистов в системе частного предпринимательства. До ЦК доходили сведения о том, что некоторые парткомы настойчиво рекомендовали членам своей организации брать в аренду предприятия, участвовать в артелях. Циркуляр гласил, что руководствоваться нужно следующим: «Во всех частно-хозяйственных организациях, безразлично, единоличных или коллективных, применяющих наемную силу, участие коммуниста в качестве владельца предприятия или арендатора, безусловно, недопустимо». Также категорически воспрещалось коммунистам участвовать в каких бы то ни было частных торговых организациях, «безразлично, применяется ли в этих предприятиях наемная рабочая сила или нет». Допускалось лишь участие в некоторых предприятиях коллективного характера (артелях) и при том условии, что они не применяют наемной рабочей силы и не преследуют «специальных целей обогащения»[52].

Что последнее означало, не вполне ясно и сейчас, поскольку трудно представить какую-либо хозяйственную организацию, следующую куда-либо мимо «целей обогащения» и равнодушную к прибыли. Но таковы были противоречия, характерные для большевизма, угодившего в условия своей новой политики. Более того, эти противоречия все более усугублялись, проводить политику и одновременно стоять вне ее сферы оказалось задачей не из легких. Возможно, это было под силу только искушенным в диалектике столичным теоретикам. На местах же, в провинции, происходило большое смущение умов. Так секретарь бугурусланского укома РКП(б) писал в Самарский губком о том, что, мол, хороша брошюра Ленина «О продналоге» и статья Бухарина в «Правде», но все же это теория, а партийная масса нуждается в конкретных практических указаниях, как теорию воплощать в жизнь. До циркуляра от 11 сентября в Бугуруслане существовало течение, ратовавшее за то, что коммунист может быть арендатором предприятия, дескать, если он хороший хозяйственник, то может восстановить предприятие и принести государству пользу[53].

Но указания ЦК не положили конца бесконечным сомнениям, сопровождавшим парторганизации на каждом шагу новой политики. Например, в начале 1923 года в некоторых уездах Тамбовской губернии, как следует из письма секретаря губкома, оживленно дебатировался вопрос, может ли коммунист покупать имущество налогонеплательщиков, продаваемое с торгов. «Лебедянский уком высказывается против этого. Мы решили иначе», — писал секретарь[54].

Очередное сильное смятение в умиротворенные было цековскими разъяснениями умы партийцев внесла очередная ленинская корректировка хозяйственной политики в октябре 1921 года, выразившаяся в крылатом призыве к коммунистам: «Учиться торговать». Как торговать? Где торговать? Какое отношение к этому имеют госпредприятия? Ведь сам лозунг был вызван провалом политики государственного товарообмена с крестьянством, в ходе которого ясно обнаружилась немочь государственных структур в торговой конкуренции с частником. Тем более, что в это время главный специалист в правительстве по товарообмену, член коллегии Наркомпрода М. И. Фрумкин, на памяти которого с 1918 года это был уже четвертый провал попыток наладить государственный товарообмен с деревней, вынес окончательный приговор, что государству нет места в вольной торговле. Негибкий государственный аппарат не способен и не приспособлен к свободной торговле, на этом поле государство всегда будет бито. У него есть свое, только ему присущее орудие — государственная монополия. Его усилия должны быть направлены не в сторону торговли, а в сторону государственных заготовок путем обложения и частичной монополии[55].

Однако, несмотря на противоречивость руководящих установок, по ходу жизни партийная масса, во всяком случае в некоторой своей части, привыкала или «припадала» к нэпу, как было сказано в одной из цековских сводок по материалам с мест за конец 1922 — начало 1923 года. Секретарь донецкого губкома сетовал на то, что «наши коммунисты в деревне не могут по-коммунистически жить». Индивидуальное хозяйство заедает их не меньше, если не больше, чем рядового крестьянина. «Причин здесь много, а главное — «мужичок» оказался крепче нашего коммуниста, рожденного в вихре революции, не он, а его «перерабатывают» и через короткий промежуток времени «обросший» коммунист отличается от середняка, а иногда и кулачка только партбилетом в кармане