Россия накануне «смутного времени» - [49]

Труды и заботы управления тяготили Федора, и он искал спасения в религии. Каждый день он подолгу молился, простаивал у обедни, раз в неделю ездил на богомолье в ближние монастыри[388]. «Тело же убо свое повсегда удручаше церковными пении, и дневными правилы, и всенощными бдении, и воздержанием, и постом…»[389]— писали московские современники о Федоре. Но наряду с благочестием Федор унаследовал от отца и пристрастие к диким забавам и кровавым потехам. Более всего привлекали Федора медвежьи бои. Вооруженный рогатиной охотник отбивался, как мог, от дикого медведя в круге, обнесенном стеной, из которого некуда было бежать. Потеха нередко заканчивалась трагически для «Гладиатора»[390].

Борис Годунов был полной противоположностью царю Федору. Он, бесспорно, обладал качествами выдающегося политического деятеля. Современники единодушно отмечали его острый и живой ум. Наделенный от природы хорошими способностями, Борис, по-видимому, был одним из лучших ораторов своего времени. Дневник датских послов, посетивших Москву в 1602 г., сохранил удивительные образцы его красноречия. Но у современников сложилось впечатление, будто он был человеком необразованным и даже неграмотным. Так, Джером Горсей, многие годы пользовавшийся дружбой правителя, утверждал, что Борис склонен к чернокнижию, не учен, но быстрого ума, от природы красноречив и имеет звучный голос. Члены датского посольства в Москве в 1602 г. отмечали, что царские письма к герцогу писал под диктовку отца царевич Федор, «ибо сам царь не умел ни читать, ни писать». Их свидетельство подкрепляется заверениями дьяка Ивана Тимофеева, будто Борис смолоду и до конца дней своих не проходил стези буквенного учения «и, чюдо, яко первый таков царь не книгочей нам бысть»[391].

Современники, однако, ошибались. Вопреки их уверениям, Борис был, несомненно, грамотным человеком. Сохранились собственноручные подписи Бориса на данных грамотах Ипатьевскому монастырю 7084 г.

(«Яз Борис… руку приложил») и 25 марта 7080 г. («Яз Борис селцо Присково с деревнями в Ыпацькой манастырь дал и руку приложил»)[392]. После восшествия на престол Борис не подписывал грамот и предпочитал диктовать сыну свои письма не по причине безграмотности, а из уважения к древней московской традиции, в силу которой православные государи никогда не «рукоприкладствовали» наравне со своими подданными — холопами.

Отзывы современников о Борисе в первую очередь определялись их собственными симпатиями и антипатиями. Князь И. А. Хворостинин, сохранивший к нему тайную симпатию, упоминал о необразованности Бориса, но с похвалой отзывался о его природных дарованиях: «…аще и не научен сий писаниам и вещем книжным, но природное свойство целостно имея». Значительно строже судил о Годунове Авраамий Палицын, поплатившийся за участие в антигодуновской оппозиции заточением в монастырь. Подобно дьяку Ивану Тимофееву, он обвинил Бориса в незнании священного писания. Этим незнанием, по его мнению, объяснялись неблаговидные дела правителя Российского государства: «Но аще и разумен бысть Борис в царских правлениях, но писаниа божественнаго не навык и того ради в братолюбии блазнен бываше»[393].

Источники сохранили крайне противоречивые отзывы о личности и деяниях Годунова. Опираясь на них, В. О. Ключевский заключил, что Борис, несмотря на все свои таланты и добродетели, не внушал доверия современникам и они постоянно подозревали его в двуличии, бессердечии и бессовестности[394]. Про Бориса толковали, будто он отравил царя Ивана, убил царевича Дмитрия и царевну Федосью Федоровну, умертвил царя Федора и свою сестру царицу Ирину, сжил со свету жениха дочери; его подручные якобы подожгли Москву, а потом навели на столицу татар и т. д. На совести Годунова было несколько тайных казней. Его причастность к смерти прославленного воеводы И. П. Шуйского более чем вероятна. Но большинство обвинений против него носило фантастический характер. Факт остается фактом: воспитанник опричнины, Борис никогда не делал упор на политику открытого насилия.

Претензии Годунова на обладание короной возникли вопреки легендам сравнительно поздно. Переговоры относительно возможного брака Ирины Годуновой с одним из австрийских Габсбургов подтверждают это мнение.

Династические переговоры с венским двором получили новое направление с того момента, как в 1592 г. в царской семье родилась дочь царевна Федосья Федоровна. У правителя были свои виды насчет племянницы. Федосье едва исполнился год, а дядя уже хлопотал о ее будущем браке. В 1593 г. канцлер Щелкалов в доверительной беседе с австрийским послом Н. Варкочем передал австрийскому императору необычную просьбу. Согласно отчету посла, дьяк и некоторые другие советники царя Федора изъявили желание пригласить в Москву одного из австрийских принцев не старше четырнадцати — восемнадцати лет, с тем чтобы обучить его языку, обычаям и нравам страны, имея в виду престолонаследие. Новый династический проект преследовал цель обеспечить трон царевне Федосье. По московским обычаям, женщина не могла царствовать самостоятельно. Именно поэтому правитель и намеревался выписать из Австрии отпрыска Габсбургского дома в качестве жениха для Федосьи.