Россия - Китай: Горизонты сотрудничества - [2]

Друзья и партнёры

Позитивного заряда, полученного в результате визита Горбачева, хватило на то, чтобы заручиться лояльным отношением Китая к СССР, а потом и к России, несмотря на трудности, с которыми столкнулись стороны, приступив к демаркации российско-китайской границы. А трудности были реальны. Сейчас это даже трудно представить, но в вольных 90-х власти иных дальневосточных регионов почти открыто пытались саботировать процесс демаркации.

В свою очередь, сама Россия постепенно пришла к выводу о том, что ее отношения с Китаем должны быть не только нормальными, но в полной мере тесными и добрососедскими. В новом XXI веке они такими и стали, причем довольно быстро.

В июле 2001 года Россия и Китай подписали договор о добрососедстве, дружбе и сотрудничестве, а в октябре 2004 года – важное дополнение к Соглашению о границе, поставившее точку в пограничном размежевании двух стран. Россия признала законные права Китая на острова Большой Уссурийский и Тарабаров в районе Хабаровска и на остров Большой в Читинской области, а Китай в качестве жеста доброй воли согласился на раздел островов Большой Уссурийский и Большой в соотношении примерно 50 на 50. Это решение, по сути дела, не имело прецедентов в мировой практике.

Став тесными и отчасти даже доверительными, новые российско-китайские отношения в 90-е годы не переросли в союзные. Обе стороны предпочитали сохранять свободу рук, не обременяя себя взаимными обязательствами. Сказывались, конечно, и различия в мировоззрении: Россия худо-бедно пыталась строить демократию западного образца, а Китай сохранял приверженность идеям социализма, адаптировав их под свои нужды. Вступать в союзные отношения на такой основе было бы не вполне рационально.

Впрочем, по мере того как Россия накапливала реальные и еще больше воображаемые обиды на своих западных «партнеров», ее отношение к ним становилось все более сдержанным и даже критическим, а к Китаю, наоборот, все более внимательным и одобрительным. В российском восприятии Китая нашлось место и уважению к его экономическим успехам и богатству, и немалой зависти к его политико-философской самодостаточности.

Трудно сказать, было ли так задумано изначально, но ближе к концу первого десятилетия нового века выяснилось, что складывавшаяся в России имитационная модель западной демократии куда ближе к социализму с китайским лицом, чем к самим западным демократиям. Формально демократическая Россия на поверку оказалась обычным полицейским государством с авторитарной формой правления, отчасти похожим на Китай, только менее умелым и более лицемерным.

Таким образом, впервые со времен советско-китайского разрыва в 60-х годах у прагматичного Китая и новой «некоммунистической» России появились точки мировоззренческого соприкосновения. В свете не всегда отличимых от поражений, внешнеполитических «побед», которые в дальнейшем одержала Россия, это открытие пришлось ей как нельзя кстати.

Одиночество

Называя вещи своими именами, за последние десять лет Россия растранжирила почти все, что в качестве стартового капитала досталось ей в начале 90-х годов прошлого века как молодому государству, отказавшемуся от коммунистической идеологии и разделявшему нормы и ценности западной демократии. Как в мире, так и в самой России многие восприняли такой поворот как необратимый. Под него декларировавшей свое возвращение на магистральный путь цивилизационного развития России был выдан доселе невиданный кредит международного доверия и доброй воли.

Этот кредит обеспечил России вступление в G7, неформальный клуб крупнейших демократий мира; фактическое признание международным сообществом ее ведущей роли в СНГ; доброжелательное «понимание» силового разрешения конфликта двух ветвей российской власти осенью 1993 года и начавшейся в 1994 году операции по усмирению Чечни; признание неочевидных итогов президентских выборов 1996 года и благодушное восприятие некоторых внешнеполитических фортелей российской внешней политики, вроде дурацкого «броска на Приштину» летом 1999 года.

Ну а потом, вслед за резким скачком цен на нефть России подхватила некую политическую разновидность «голландской болезни»: у еще вчера бедной страны вдруг появились, по сути дела, незаработанные нефтедоллары и обретенная с ними уверенность в собственном «величии». В сочетании с почти классическим «веймарским синдромом» это быстро привело Россию к «доброму старому» реваншизму.

Его первые признаки проявились в попытках помешать бескровным «цветным» революциям в Грузии в 2003 году и в Украине в 2004 году, в позорной «охоте» на грузин, устроенной российскими властями в 2006 году, и кое в чем столь же несуразном еще. В 2007 году случилась программная речь В.В. Путина в Мюнхене, в которой он практически открытым текстом изложил своё ново-старое видение мира.

В 2008 году Россия перешла от слов к делу, развязав «принуждение Грузии к миру». В силу ряда причин, эта крайне сомнительная с точки зрения международного права и морали военная операция фактически сошла России с рук. Необъявленная война с Грузией оказалась скоротечной и не закончилась свержением ее президента, хотя его российский коллега и угрожал сделать это, причем в особо извращенной форме. Кроме того, отторжение части грузинской территории – Абхазии и Южной Осетии – под предлогом защиты проживавших там этнических меньшинств, чисто формально не привело к их аннексии, а потому имело некоторое сходство с операцией НАТО в Косово. (На самом деле никакого сходства не было и в помине: фактически аннексировав Абхазию и Южную Осетию, Россия действовала в своекорыстных имперских целях, в то время как натовцы спасали косоваров от геноцида в основном из сугубо гуманитарных побуждений.) Главное, однако, в другом: кредит доверия, полученного Россией в начале 90-х годов, еще не был исчерпан.