Россия и Ливония в конце XV века: Истоки конфликта - [17]

Все дискурсы теории противостояния, в рамках которой обычно рисуется картина русско-ливонского конфликта, в целом сводятся к вопросу «кто виноват?», а каждый историк отвечает на него в зависимости от своей национальной и конфессиональной принадлежности, политических пристрастий и антипатий. Так, может, вместо исконного «кто виноват?» задаться вопросом «как это получилось?» и попытаться прояснить его, исходя из состояния противоборствующих сторон — Московской Руси и Ливонии, а также всего спектра межгосударственных отношений, сложившихся в Балтийском регионе к концу XV столетия.

Другими словами, «проблема конфликта», или его предыстория, нуждается в серьезном исследовании, опирающемся на широкую источниковедческую базу и принципиально иную, чем в случае с политической историографией, методологию. За последние годы российские историки, занятые изучением проблемы русско-ливонских отношений периода Средневековья и раннего Нового времени, показали, что готовы разрушать сложившиеся стереотипы. Доказательством тому могут служить работы Е. Л. Назаровой, посвященные взаимоотношениям немецких крестоносцев с Псковом, Новгородом и другими русскими землями в XIII в. В ее исследованиях традиционное деление участников событий на «наших» (хороших) и «не наших» (плохих) уступает место сложному переплетению политических интересов и весьма занимательным комбинациям. Много принципиально новых моментов, заставляющих отказаться от устаревших представлений, содержится в научных работах по истории русско-ливонских отношений середины и второй половины XVI в., опубликованных в последние годы А. Л. Хорошкевич и А. И. Филюшкиным[94]. Промежуток же между двумя временными вехами — серединой XIII и серединой XVI в. — в современных отечественных исследованиях по истории русско-ливонских отношений остается фактически незаполненным.

Главной помехой этому являются несколько взаимосвязанных обстоятельств. Прежде всего — слабая изученность отечественной исторической наукой всех сторон жизни средневековой Ливонии, поэтому из-за отсутствия объективной информации используются непроверенные штампы. Отсутствие историографической школы по данному направлению выглядит парадоксально, если вспомнить близкое соседство и тесное переплетение исторических судеб России и прибалтийских республик. Однако факт остается фактом — крупных специалистов по истории Старой Ливонии, чьи имена можно было бы поставить в один ряд с именами К. Ширрена, отца и сына Арбузовых, П. Йоханзена, М. Хельмана, Н. Ангерманна и многих других зарубежных коллег, российская наука пока не имеет. Между тем определить природу русско-ливонского конфликта без точного знания состояния, в котором находилась Ливония на момент его завязки, думается, невозможно. Точно так же нельзя говорить об импульсе агрессии, исходившем якобы от Ливонского ордена, не представляя себе его типологических особенностей и характера развития в ХV–ХVІ вв. И если мы признаем, что в потоке событий рубежа двух столетий Вольтер фон Плеттенберг играл далеко не последнюю роль, то правильным будет познакомиться поближе с его колоритной фигурой, тем более что этот ливонский магистр по праву считается одним из выдающихся политических деятелей своей эпохи.

В силу того что волею судеб прибалтийские территории сначала в качестве губерний являлись частью Российской империи, а потом уже как республики вошли в состав Советского Союза, их историческое прошлое, включая и средневековый его отрезок, очень долго воспринималось у нас в качестве составной части курса «Истории России», а затем «Истории СССР». В рамках же этой исторической специальности история Прибалтики, как, впрочем, и других «национальных окраин» России, всегда занимала периферийное, далеко не престижное, а потому мало востребованное исследователями положение. Более того, все, что было связано со Старой Ливонией, в нашей стране изучали специалисты по отечественной истории, а не медиевисты, занимающиеся западноевропейским Средневековьем и обладающие более серьезной языковой подготовкой и навыками работы со средневековыми европейскими документами. Русисты же, принимаясь за изучение истории Ливонии, в первую очередь обращались к источникам русского происхождения — летописям, договорам и в меньшей степени к актовому материалу, а ливонские чаще всего привлекали в виде произвольных «стихийных» выборок, и притом не всегда репрезентативных.

Между тем русские летописи, на которые главным образом и опираются наши представления о русско-ливонских противоречиях конца XV — начала XVI в., подобно всем нарративным источникам требуют тщательного критического освидетельствования — в противном случае достоверность предоставляемых ими сведений может оказаться весьма сомнительной. Не будем также забывать, что русское летописание указанного периода осуществлялось под пристальным контролем московских государей, а потому отличалось ярко выраженной тенденциозностью[95]. Что же касается международных договоров, то надо иметь в виду, что подобного рода документы обычно фиксируют некую завершающую стадию переговорного процесса, в ходе которого тщательно отобранные факты, поданные сквозь призму восприятия договаривающихся сторон, подвергались дополнительной деформации, неизбежной при выработке компромиссных решений. В то же самое время все нюансы происходивших событий с присущим им многообразием и динамикой неизбежно оставались за строкой договорной грамоты.