Россия и Ливония в конце XV века: Истоки конфликта - [14]

В канун Второй мировой войны вновь стал активно эксплуатироваться образ магистра Вольтера фон Плеттенберга. В 1935 г., когда отмечалось 400-летие его смерти, была опубликована краткая биография магистра, написанная Л. Арбузовым, в которой вновь муссировалась мысль о выдающемся вкладе Плеттенберга в борьбу с «русской угрозой». Особо отмечалось, что благодаря одержанным им победам ливонские немцы получили возможность укрепить свое национальное единство настолько, что их потомки затем на протяжении столетий могли сохранять высокий уровень самосознания и культуры[68]. Такого рода «научные выводы» можно найти также в работах других немецко-прибалтийских историков[69], которые содержали мало оригинального, но все были выдержаны в духе антироссийских настроений, особенно усилившихся после вхождения Латвии и Эстонии в состав СССР. Возможно, прав М. Хен, автор очерка, посвященного немецко-прибалтийским историкам периода 1918–1945 гг., который объясняет их зависимость от фашистских идеологических установок еще и тем, что победы Третьего рейха означали для них реванш за унижения, пережитые ими в Латвии и Эстонии после 1918 г., а для тех, кто в 30-х гг. оказался в эмиграции, успехи фашистской внешней политики давали надежду вернуться на родину[70]. Во всяком случае, Л. Арбузов, которого принято считать «неполитическим» историком, воспринял нападение Германии на Советский Союз как «воплощение наших надежд, как самое смелое желание, которое всегда стояло за [строками] наших научных трудов»[71].

В те же самые суровые 30–40-е гг. по другую сторону идеологического фронта получила развитие совершенно иная трактовка проблемы русско-ливонских отношений. Советская историческая школа многое восприняла из наследия дореволюционной историографии и в числе прочего — постулат об исторической оправданности и насущной необходимости борьбы России за выход к Балтийскому морю, которую она вела в Ливонии в конце XV и на протяжении всего XVI в. В 1939–1940 гг., когда готовилось и осуществлялось присоединение к СССР Латвии, Эстонии и Литвы, этот постулат приобрел особую актуальность и был запечатлен в ряде научно-популярных публикаций[72]. Противостояние советского народа фашистской агрессии в годы Великой Отечественной войны придало ему героическое и даже эпическое звучание. В центре внимания историков оказались события военной истории, где по-прежнему первые позиции принадлежали Ледовому побоищу и князю Александру Невскому. В 1942 г. к 700-летнему юбилею легендарного сражения вышло в свет несколько исторических статей ведущих историков страны и множество популярных брошюр и газетных публикаций. Их невозможно сопоставлять по качеству подачи материала, но идейная направленность была совершенно идентичной. Они были призваны восславить героическую борьбу русского народа с немецкой агрессией и посредством тезы «Кто с мечом к нам придет, тот от меча и погибнет», ставшей в сражающейся стране чрезвычайно популярной благодаря фильму С. Эйзенштейна, провозвестить грядущую Победу[73].

В военные годы многие советские историки, среди которых были лучшие представители отечественной исторической науки, такие как С. В. Бахрушин, Ю. В. Готье, М. Н. Тихомиров, Н. П. Грацианский, обратились к теме Ливонской войны[74]. Но, как и в случае с работами, посвященными Ледовому побоищу, интерпретация этого крупного военного конфликта, в котором Россия играла одну из ведущих ролей, предопределялась исключительно политическим моментом или — здесь мы воспользуемся лексическим изобретением немецкого историка X. Бокманна — «историзирующей идеологией» (historisierende Ideologie). Характерную узнаваемость, к примеру, приобрел Ливонский орден, в котором советские историки видели исключительно милитаристскую организацию, которая поработила народы Восточной Прибалтики и в силу своего характера самим фактом существования представляла смертельную угрозу для русских земель. Исследований как таковых не проводилось; их заменяла «спроецированная на прошлое современная политика»[75].

Но тогда шла тяжелая война, в которой обеими воюющими сторонами в больших масштабах были задействованы средства идеологического и психологического воздействия, предполагавшие «тотальную мифологизацию всего общественного сознания того времени» (В. И. Матузова). Советских историков не стоит упрекать в отсутствии профессионализма, поскольку вовсе не оно, а долг патриота, желавшего в меру своих сил приблизить желанную победу, призывал их предпочесть научным разработкам искусственные образы России-победительницы, одолевшей «немца» на льду Чудского озера и на полях сражений Ливонской войны. Плохо было то, что в отечественной историографии того времени напрочь отсутствовала традиция научного изучения проблем, связанных с Ливонским орденом и «Старой Ливонией», а исследование русско-ливонских отношений, как экономических, так и политических, проводилось в жестких концептуальных рамках сталинской эпохи[76]. Положение дел можно было бы изменить, если б вскоре после окончания Великой Отечественной войны советские историки приступили к научной разработке прибалтийской проблематики и тем самым создали известный противовес пропагандистским штампам. Однако в силу сложившихся условий, о которых речь пойдет дальше, такого рода работа проведена не была. А между тем учебники, художественная литература и кинофильмы продолжали внедрять в общественное сознание представление о Ливонии как о государстве, которое не только веками проводило в отношении России недружественную, агрессивную политику, но и тормозило ее экономическое и политическое развитие.