Россия и большевизм - [11]

Меморандум Людендорфа — с одной стороны, а с другой — отъезд Красина из Лондона в Москву. По газетам, отъезд не имеет никакого значения: слетает будто бы Красин в Москву, пошушукается с Лениным и вернется в Лондон; а торговый договор все-таки заключен будет, и будет признана советская власть в ближайшие дни.

Так по газетам, а по слухам не так. И, кажется, наступает время, когда слухи вернее газет. По слухам, Красин уедет навсегда; и сколько бы не шушукался с Лениным, ничего из этого не выйдет: переговоры о торговых сношениях окончательно прерваны, и советское правительство не только «в ближайшие дни», но и никогда не будет признано. Во всей европейской политике произошел или должен произойти глубокий сдвиг слева направо.

Так ли?

Если тончайшая нить, хотя бы подобная тем паутинам, реющим в прозрачном осеннем воздухе, которые называются «ниточками Пресвятой Девы», — если такая почти невидимая, почти несуществующая нить связывает меморандум Людендорфа с отъездом товарища Красина, то это так, и мы сейчас находимся накануне великих событий. Тихими-тихими стопами подойдут они, подкрадутся, как тать в нощи.

Не из Европы, а из России. Что сейчас происходит в России? И происходит ли что-нибудь? Что-то уж слишком тихо там… Но об этом нельзя говорить — не надо: как бы не сглазить.

Одно можно сказать: 33 мудреца нашли-таки минуту утешить Ленина, выступить с резолюцией против интервенции!

Так, бывало, в Петербурге: заснешь в трескучий мороз, а поутру встанешь и ахнешь: все течет; дворники скребут и посыпают желтым песком тротуары скользкие.

Не так ли на европейском барометре невидимо дрогнет игла и за ночь передвинется с северо-восточной ясности на западную облачность?

Или еще так: солнце светит ярко, и философ Кант верит солнцу, а где-то на маленьком пальце левой ноги у философа ноет мозоль: глупая мозоль умнее Канта: солнцу не верит и знает, что будет дождь.

Никогда еще красное солнце так ярко не светило, как сейчас, после падения Врангеля. Но вот, в резолюции «33-х», умная ленинская мозоль к дождю не ноет ли?

Или еще так: человек ночью спит и вдруг просыпается сам не зная от чего. Тишина мертвая. Но проснувшийся ждет, что раздастся стук. И стук раздается.

За всю трехлетнюю большевистскую ночь такой тишины, как сейчас, никогда еще не бывало. Но мы проснулись и ждем, что сейчас раздастся стук; и даже знаем, что постучится кто-то в дверь, и что-то скажет, и это все решит.

Слышите стук?

ЧЕМ ЭТО КОНЧИТСЯ? Из дневника — февраль 1921 г. — Накануне кронштадтского восстания [16]

«На свете никогда ничего не кончается», — говорит у Достоевского русский нигилист. — «Идет ветер к югу, и переходит к северу; кружится, кружится на ходу своем, и возвращается ветер на круги свои», — говорит Екклезиаст. Все возвращается, повторяется. Все бесконечно, безысходно, бесцельно, бессмысленно.

Помните, как в «Путешествии на луну» Жюля Верна летящие в ядре выкинули тело издохшей собаки и оно завертелось вокруг ядра вечным спутником?

Остов разложившейся собаки

Ходит вкруг летящего ядра.

Долго ли терпеть мне эти знаки?

Кончится ли подлая игра?

Все противно в них: соединенье,

И согласный, соразмерный ход,

И собаки тлеющей крученье,

И ядра бессмысленный полет.

Кажется, сейчас Европа решила именно так: бывшая Россия, шестая часть планеты Земли, оторвавшись от нее, завертелась бессмысленным спутником.

Если б мог собачий труд остаться,

Ярко-пламенным столбом сгореть!

Если б одному ядру умчаться,

Одному свободно умереть!

Но в мирах надзвездных нет событий;

Все летит, летит безвольный ком.

И крепки все временные нити:

Песий труп вертится за ядром.

Помните ужасное видение Свидригайлова о загробной вечности: закоптелая, низенькая деревенская баня с пауками во всех углах, — «вот вам и вся вечность!»

Главная воля большевиков есть воля к этой паучьей бане, к верчению трупа собачьего, к «дурной бесконечности».

«Царствию нашему не будет конца» — апокалипсическая надпись эта появилась в «Правде», только что большевики поняли, что Юденич от Петербурга откатится. И при отступлении Колчака, Деникина, при начале рижских переговоров, при падении Врангеля, возносился тот же клик торжествующий: Царствию нашему не будет конца.

Надо отдать справедливость «буржуйной» Европе: большевикам служит она не за страх, а за совесть; все что от нее зависит, делает, чтобы им помочь в воле к дурной бесконечности.

«Конца не надо; лучше бесконечный ужас, чем ужасный конец», — согласились большевики с буржуями. Вот это-то согласие, «соглашательство» и положил в основу свою буржуйно-большевистский заговор, — и уже договор явный.

О возможном конце большевизма, о России бывшей и будущей никто не заикнулся на последних Парижской и Лондонской конференциях великих держав. В стенке ядра, на луну летящего, открыли путешественники форточку, выглянули: все еще собачий труп вертится — и тотчас же форточку захлопнули: «Ну и черт с ним, пусть вертится!»

Если прав Свидригайлов, — мир есть неподвижная бессмыслица, — то плохо дело России: ужас большевизма никогда не кончится. Но, если мир движется к смыслу, то плохо дело большевиков: рано или поздно, бесконечный ужас кончится концом ужасным.