Россия белая, Россия красная, 1903-1927 - [53]

Примерно в это время я стал свидетелем первой серии погромов в Киеве.

В свое время много писалось о нападениях на евреев в России; последние события в Германии вновь сделали тему погромов актуальной. Полагаю излишним напоминать, что погромы распространились в Российской империи задолго до начала мировой войны.

Можно предположить, что в основном ответственной за погромы была полиция. Ей они были выгодны, так как отвлекали народ, уводя от революционных настроений. Помню, как мой кузен Личковако[25] убедился в этом, будучи градоначальником Одессы. Хотя он и был ультрамонархистом и черносотенцем, отстаивавшим принцип ничем не ограниченного самодержавия; хотя он более чем лояльно относился к институтам старого режима, и тем не менее он уверял, что одесская полиция сама провоцировала погромы. Не следует забывать, что в царской России полиция и жандармерия были дискредитированы: человек, желавший сохранить уважение окружающих, не шел туда служить.

К сожалению, императорское правительство ничего не предпринимало, чтобы помешать погромам. В царском окружении их даже одобряли. Каким бы странным это ни показалось, но любой человек, вне зависимости от чина и должности, кто выступал против этих избиений и убийств, серьезно компрометировал не только себя и свою дальнейшую карьеру, но и свою семью. Мой отец не допускал погромов ни в одном городе, которым управлял: такое поведение было одной из причин нелюбви к нему императорского окружения. Из-за подобных убеждений реакционеры представляли моего отца человеком, приверженным опасным идеям. С самого детства даже от самых солидных людей я слышал этот лейтмотив: «Бей жидов, спасай Россию!» Мой отец обычно отвечал: «Всех не перебьешь: их слишком много. К тому же это не спасет Россию». Хотя такая позиция вредила ему в определенных кругах, она же снискала ему благодарность евреев; а сам он, демонстрируя свое фрондерство, любил показывать Талмуд в переплете, украшенном серебром, подаренный ему ими в знак признательности.

Некоторые либеральные деятели, придерживавшиеся таких же взглядов, как мой отец, чувствовали, что погромы создают непримиримых врагов монархии. Но я уже показывал на других примерах, что голос разума не доходил до трона.

Чтобы понять, насколько глубоко ненависть и презрение к евреям проникли во все слои русского общества, возможно, больше, чем в любой другой европейской стране, следует помнить о гражданском неравенстве русских и евреев в царские времена. Оно начинало проявляться с детства: лишь очень небольшой процент евреев мог проживать в городах, имевших университеты, и получать высшее образование; молодые евреи, получившие отказ властей на право проживания в городе, были обязаны покинуть его в двадцать четыре часа. Хотя евреев брали в армию, военная карьера для них была закрыта. Еврей не мог быть ни судьей, ни чиновником. Помню достаточно характерную деталь: большое количество пляжей было закрыто для евреев.

Возвращаясь к погромам времен Гражданской войны, я должен добавить, что многие люди были убеждены, что евреи поставили свои ум, силы и финансы на службу большевикам. Эту идею разделяли солдаты и многие офицеры белой армии, мстившие за свои беды безоружному и богатому еврейскому населению. Остановить их на этом пути было делом практически невозможным. Высшее командование белых одобряло или поощряло погромы. Белая армия страшно нуждалась во всем; жалованье солдат было совершенно мизерным. Но белое командование из чувства порядочности не желало выпускать деньги, не стоившие даже бумаги, на которой были напечатаны. С другой стороны, эгалитаристские идеи, витавшие в воздухе, проникали и в войска: солдаты уставали от полной лишений жизни. Наконец, им с детства внушали, что убить еврея – не преступление: в этом их уверяли даже православные священники. Что же удивляться, если к опьянению кровью присоединялось столько других мотивов и солдаты уступали искушению убивать евреев, чтобы получить то, чего им не хватало? Командование, которому наверняка все равно не удалось бы помешать насилию, закрывало на него глаза.

Как же установилась такая терпимость? Вступая в город, белые власти приказывали расклеивать на стенах домов распоряжения, согласно которым любой военнослужащий, застигнутый с поличным во время грабежа, подлежал расстрелу. Формулировка уточняла, например: «С 14 июня всякий застигнутый на месте преступления… и т. д.». Но распоряжения расклеивались 11-го. Таким образом, у войск имелось три дня на если и не узаконенный, то, во всяком случае, безнаказанный грабеж, который и начинался незамедлительно.

В Киеве я стал непосредственным очевидцем многих погромов. Было время, когда мы ежедневно боялись услышать с наступлением темноты звуки, говорящие о начале погрома. В ночи раздавались отдельные крики солдат. Потом эта зловещая прелюдия становилась громче, мощнее: наиболее разгоряченные уже жгли магазины с еврейскими фамилиями на вывесках. Заодно и грабили. Разгромив винные лавки, солдаты напивались, так что уже никакой приказ не мог их остановить. Слышались громкие призывы евреев о помощи, торопливый топот. Целые дома запирались, баррикадировались. Но солдаты взламывали двери и врывались внутрь. Часто офицеры оставались снаружи, чтобы не пропускать тех, кто мог бы прийти на помощь евреям. Прекратить бойню могли лишь силы комендатуры, если их вызывали и если они прибывали на место достаточно быстро (я сам несколько раз сообщал по телефону о начавшихся погромах коменданту, с которым был знаком). Но чаще всего из окон неслись вопли; по мере того как солдаты поднимались по этажам, к этому зловещему концерту присоединялись голоса людей, живших выше.