России верные сыны - [174]

Они долго стояли друг перед другом, разыгрывая умиление, как бы не веря глазам, что наконец встретились после долгой разлуки, после стольких тревог. Но как только остались наедине, сели и некоторое время молчали.

Они хорошо знали друг друга. В прежние годы, когда между Австрией и Францией происходил разрыв дипломатических отношений и начинались военные действия, сэр Чарльз неизменно появлялся в Вене. Тогда Кларк еще не отяжелел, как сейчас, ему ничего не стоило пробираться горными тропами в Вену (чтобы не попасть в руки французов и их союзников). И всегда первый его визит был к полицей-президенту барону Гагеру. Но едва только авангард наполеоновских войск появлялся в трех переходах от столицы Австрии или угрожал ей, сэр Чарльз Кларк, второпях покидая Вену, не забывал побывать с прощальным визитом у барона Гагера.

В последний раз они виделись в тяжелые для Венского двора дни, накануне позорной капитуляции Австрии в Шенбрунне. Барон Гагер с любопытством разглядывал пополневшего и обрюзгшего сэра Чарльза, его смугло-желтое, как бы опухшее лицо, мешки под глубоко впавшими черными, с недобрым огоньком глазами. Он имел возможность убедиться в том, что его гость обрюзг и постарел, что безумства молодости, игра, небезопасные похождения на дипломатической службе оставили след на представительной в общем фигуре гостя.

Сэр Чарльз Кларк обвел глазами полутемный зал и уставился на картину, изображавшую рыцаря на коне и скелет позади рыцаря на крупе коня.

— В последний раз мы беседовали с вами при печальных для вашей прекрасной столицы обстоятельствах, — выдержав пристойную паузу, сказал Кларк. — Бонапарт был в двух переходах от Вены…

— С божьей помощью все изменилось, — оживившись, подхватил барон Гагер, — мы не раз виделись с вами при разных обстоятельствах, но всегда были откровенны, не правда ли? Вот и теперь я хочу поделиться с вами, мой старый друг, моими тревогами…. Признаться, я очень обеспокоен приездом в Вену моих старых недругов, господ Чарторыйского и Огинского. Если бы это было в моих силах — я бы не пустил этих интриганов в Вену. Но, увы, это не в моих силах. Смею вас уверить, что они принесут вред не только нам, но и вам, потому что польские дела занимают всю Европу.

— А вы осведомлены о том, что собираются здесь делать эти господа?

Гагер грустно улыбнулся. Потом многозначительно вздохнул и потянул ленту звонка. Он встал навстречу секретарю и, сказав ему несколько невнятных слов, вернулся к гостю. Затем, чтобы занять гостя, он заговорил о другом:

— Я не имел до сих пор удовольствия поздравить вас…

— О, да… Вы, кажется, знакомы с лэди Анной? — с невозмутимым спокойствием сказал дипломат.

— Большое счастье найти достойную подругу жизни.

Это все, что было сказано о лэди Анне Кларк — Анет Грабовской, которую несколько месяцев назад барон Гагер хотел выслать в сопровождении жандармов за границу.

Тем временем возвратился секретарь и положил на стол синюю сафьяновую папку.

Барон Гагер достал из папки несколько листков и, как только ушел секретарь, начал:

— В мои руки попала копия записки Огинского. Она касается польского вопроса и адресована… императору Александру. Судьбы Польши, я надеюсь, не безразличны для Англии, слушайте же, друг мой… Вот что пишет граф Огинский, литовский аристократ и приближенный Александра: «Всмотримся ближе, не имеют ли жители бывшей Польши, помимо насильственного лишения их имени поляков, еще и других, более основательных причин, желать возврата их древней отчизны…»

Барон Гагер остановился и взглянул на британского дипломата.

«…В удел подвластным Австрии полякам достались чуждый язык, обременительные налоги, непривычное судопроизводство и бесконечные неудобства в частностях внутреннего управления. В прусской Польше все туземные должностные лица сразу вытеснены нахлынувшей массой прусских чиновников. Тяжелые формы делопроизводства, исключительность немецкого языка в официальных отношениях, издевательства, неспособность и вымогательства чиновников — всё это восстановило поляков против прусского правительства…»

— И, наконец, самое главное. «В сравнении с этим, положение подвластных России поляков несравненно лучше и, благодаря сходству языка, обычаев, привычек, наклонностей и потребностей, судьба их не столь тягостна… Одним словом, состоящие под владычеством России поляки имеют много оснований предпочитать свой быт условиям, в которые поставлены соотечественники их в Австрии и Пруссии».

— Любопытный документ, — усмехнулся Кларк, — но стоит ли придавать значение измышлениям этого господина?

— Эта записка графа Михаила Огинского была принята благосклонно императором Александром. Три года назад русский император дал слово своим польским сторонникам восстановить Польшу и дать ей представительное правление. Представительное правление, в то время как в бывших польских землях, у нас и в Пруссии, за одну мысль об этом сажают людей в тюрьму! Россия хочет посеять мятеж и смуту среди поляков — наших подданных! Разве не соблазнительная мысль отобрать у нас и пруссаков польские земли, образовать польское королевство с Александром на троне, или просто присоединить Польшу к России? И тогда триста тысяч русских солдат стоят на польской границе в нескольких переходах от Вены и Берлина… И вот сейчас, в дни конгресса, который должен умиротворить Европу, господа Чарторыйский и Огинский явились в Вену, и они потребуют от Александра, чтобы он сдержал свое слово. Он разыграет роль рыцаря, кстати, это одна из любимых ролей этого опасного лицемера, и то, что не удалось полякам три года назад, удастся три года спустя.