Росас - [28]

— Это так. Все уже готово. Вот письмо! — сказала аббатиса, просовывая его в отверстие.

— Оно в моих руках, мать аббатиса.

— Очень хорошо. Вот черновик другого.

— И его я взял!

— Посоветуйте сеньору дону Фелипе внимательно прочесть черновик и сделать в нем исправления, какие он сочтет нужным.

— Вряд ли там будет много исправлений, мать аббатиса: письма вашей реверенсии, должно быть полны, закончены и совершенны.

— Не желаете ли прочесть черновик?

— С величайшим удовольствием, мать аббатиса.

— Читайте вслух: я люблю слушать то, что написала.

— Это пристрастие мудрецов и ученых! И дон Кандидо прочел следующее:

Храни вас Господь, высокочтимый сеньор!

Мы молим Бога неба и земли, Верховного Владыку, чтобы он дал силу победоносной деснице вашего превосходительства для одержания новых побед над ожесточенными врагами, наводнившими страну, чтобы они были рассеяны в прах вашим превосходительством с помощью Божественного Провидения. Мы непрестанно возносим молитвы о том, чтобы все славные предначертания вашего превосходительства исполнились без опасности для вашей жизни и вашего драгоценного здравия и чтобы, воспламеняемые Божественной любовью, вы вечно жили для счастья своих народов.

Таковы мольбы, возносимые к небу всей общиной капуцинок, и пожелания для вашего превосходительства.

Август 1840 г., Буэнос-Айрес. Сестра Марта, аббатиса

— Великолепно, мать аббатиса!

— Вы находите, что так хорошо?

— Сеньор дон Фелипе не написал бы лучше, несмотря на всю его огромную мудрость и красноречие.

— Ну, хорошо! Тысячу раз благодарю вас, сеньор дон Кандидо.

— Ее реверенсия не прикажет больше ничего?

— Нет, ничего!

— Тогда, как только сеньор временный губернатор познакомится с этим святым документом, я сам отнесу его к ее реверенсии, чтобы она могла переписать его начисто.

— Хорошо.

— Теперь я снова прошу ее реверенсию не забывать меня в своих святых молитвах.

— Будьте спокойны.

— Мне остается теперь распроститься с ее реверенсией и святой общиной.

— Да сопутствует вам Бог, брат мой!

— Да, мать аббатиса, пусть Бог будет всегда со мной! — отвечал дон Кандидо.

Задумчивый, медленным шагом вышел он из монастыря.

Но как только наш частный секретарь успел поставить одну ногу на тротуар, а другая еще была на последней ступеньке монастырской лестницы, его схватила за руку какая-то черноволосая женщина с крупными взлохмаченными кудрями, в шали из белого мериноса с красной каймой, кончик которой мел мостовую.

— О, какое счастье! Сами олимпийские боги привели меня сюда. О, я не сомневаюсь более в судьбе, потому что нашла вас! — вскричала она.

— Вы ошибаетесь, сеньора, — сказал изумленный дон Кандидо, — я не имею чести вас знать и думаю, что и вы не знаете меня, несмотря на судьбу и на олимпийских богов.

— Я вас не знаю, я? Вы — Пилад!

— Я дон Кандидо Родригес, сеньора.

— Нет вы Пилад, как Мигель — Орест.

— Мигель?

— Да. Неужели и теперь вы будете притворяться, что не

знаете меня?

— Сеньора! — вскричал он в замешательстве.

— Я сеньора донья Марселина, в доме которой случилась та удивительная трагедия, которая…

— Сеньора, ради всех святых молчите: мы на улице.

— Но я говорю тихо, так что и вы едва меня слышите.

— Вы ошибаетесь, я не… я не…

— А, легче было бы Оресту не узнать более своего отечества, чем мне не узнавать своих друзей, особенно когда они в опасности.

— В опасности?

— Да, в опасности. Хотят принести вас и Мигеля в жертву языческим богам! — с жаром вскричала донья Марселина.

Дон Кандидо бросал вокруг себя растерянные взгляды.

— Войдите, сеньора, — наконец произнес он, проводя ее под крыльцо монастыря и усаживая на скамью. — Что такое случилось, — продолжал он, — какого рода ужасные, страшные пророчества быстро, стремительно вылетают из ваших уст? В каком месте я вас видел?

— Я однажды видела вас утром в доме моего покровителя дона Мигеля, а в другой раз — в тот момент, когда вы выходили из-под навеса моего дома в ту ночь, когда…

— Тише!

— Я прибавлю, что в то время там был падре Гаэте.

— Ему надо было быть в преисподней.

— Тише!

— Продолжайте, прелестная женщина, продолжайте!

— Во время обеда он поносил вас и дона Мигеля. В его руке сверкал кинжал, более длинный, чем у Брута, и с яростью Ореста он поклялся преследовать вас с большим ожесточением, чем Монтекки — Капулетти.11

— Это ужасно!

— Это еще не все.

— Не все?

— Да, он поклялся, что начиная с этой ночи, он и четверо других будут следить за вами и доном Мигелем, чтобы убить вас при первой встрече!

— Начиная с этой ночи!

— Да, при сравнении с замыслом Гаэте этот стих Креона уже не столь страшен:

— Знаете ли вы эти строки из «Архии», сеньор дон Кандидо?

— Оставьте меня в покое с вашими комедиями, сеньора, — вскричал дон Кандидо, вытирая пот, струившийся с его лба.

— Это не комедия, это страшная трагедия.

— Какая трагедия может быть ужаснее того, что со мной происходит, святой Боже?

— Хуже всего то, что вы и Мигель будете невинными жертвами, принесенными Юпитеру.

— Невинными! Я-то уж конечно невиновен! Адский кура Гаэте! Пусть его во сне мучает миллион змей!

— Тише! Даже здесь нас могут услышать. Мы живем на вулкане. Хотя я и женщина, но быть может, больше всех скомпрометирована моими старыми знакомствами и моими политическими взглядами. Вы знаете меня?