Роса в аду - [3]

— Возьми меня! — хрипло рявкнула она, зачем-то облизывая губы.

— Н-не хочу, — честно признался я, и в тот же миг голос за кадром прохрипел:

— Да, любовь моя! Иди же ко мне, и мы сольемся в нежной страсти!

Откуда-то сбоку на экран вылезло бородатое чудовище и, играя светом ламп на огромной, лоснящейся лысине, потянуло повизгивающую девицу на диван. В течение следующих пяти минут оператор возил камеру кругами, демонстрируя мне "сливающихся в нежной страсти" во всех мыслимых и немыслимых подробностях. Насупившись, я смотрел на них, чувствуя, как постепенно исчезает у меня обычно столь сильно развитая тяга к "прекрасному полу". Представив, как подобная "соблазнительница" испускает у меня над ухом шипящий "скрип любви", я содрогнулся, выключил телевизор и пошел на кухню снимать с плиты призывно свистящий чайник.

Выпив одну за другой две чашки кофе, я переоделся в мой "парадный" костюм, подошел к зеркалу и посмотрел на свое отражение. Радовать меня оно по-прежнему не спешило.

— У тебя такой вид, словно последние два часа ты жевал кирзовый сапог, — обвинил я отражение.

— Видел бы ты себя, — не осталось оно в долгу. — И учти, что добрую треть я еще и приукрашиваю… Чем обязан такому виду?

— Комментаторы, политика, эротика, — пожаловался я. Отражение болезненно сморщилось и попросило:

— Не смотри это больше… Пожалуйста… Я пожал плечами и принял из его рук высокий хрустальный бокал с ярко-багровым вином.

— Может быть, пора уходить? — спросило меня отражение, чокаясь со мной. — Ты и впрямь выглядишь не лучшим образом. Скучно?

— А где веселей?

Старое французское вино несколько улучшило мое настроение, и я пообещал:

— Уедем. Но позже. Через неделю или через две. Попытаюсь найти для себя что-нибудь поинтереснее… Хотя, все одинаково, все скучно… Надоело-то как все! Как я устал от всего этого!..

— Понимаю. Мне вот тоже… М-м-да… Ты бы это… Передвинул зеркало чуть правее? Чуть правее, и чуть повернул к кровати, а?

— Это еще зачем? — удивился я.

Отражение потупилось и попыталось сковырнуть с зеркала кусочек грязи, прилипший с моей стороны. Разумеется, это у него не получилось. Отражение просительно посмотрело на меня и повторило:

— Ну, передвинь… Немножко…

— Не понимаю, — признался я, и тут до меня дошло.

— Ах, ты, паршивец, — ласково сказал я. — Извращенец… У меня появилась мысль…

— А вот этого не надо, — быстро сказало отражение и исчезло.

Я негодующе покачал головой.

Одно слово — паршивец! Это мои женщины! Я их тысячелетиями воспитывал! Найди себе в Зазеркалье какую-нибудь… Эй, ты где?

Зазеркалье молчало. Я постучал по стеклу и прислушался. По ту сторону стояла мертвая тишина.

— Я — в магазин, — сказал я громко. — А ты приберись здесь до моего прихода.

— Дожили, — послышался из-за стекла приглушенный голос, — В магазин сами ходим… Готовим сами… Нет, чтоб по-старинке — раз! — и готово.

— Иногда полезно влезать в их шкуру, чтобы понять тонкости времени, — сказал я. — Издержки производства…

— Передвинул бы зеркало к кровати, а?

Я быстро снял с вешалки плащ и накинул его на зеркало. С "той" стороны послышались грохот падающей мебели и замысловатые ругательства. Сдернув плащ, я посмотрел на отражение, одной рукой держащее зажженную спичку, а второй потирающее ушибленное колено, и строго проговорил:

— И пол не забудь подмести.

Перекинул плащ через руку и вышел из квартиры.

Под "козырьком" подъезда я на секунду остановился, рассматривая затянутое тучами небо, и шагнул в раскинувшуюся возле подъезда лужу. По мере того, как холодные капли дождя все глубже проникали мне за шиворот, я ускорял шаг. Когда до магазина оставалось метров сто, я не выдержан и побежал. Распахнув двери магазина, подхватил корзинку для продуктов и, на ходу отряхивая капли дождя, быстрым шагом направился вдоль заваленных разноцветными коробочками и баночками стеллажей.

Едва завернув за угол, я натолкнулся на всклокоченного, причудливо одетого парня лет двадцати, трясущимися руками запихивающего в карманы просторных штанов банки консервов. Увидев меня, он вздрогнул и попятился, тем не менее не оставляя безнадежных попыток разместить в одном кармане три банки сразу. Не нужно было быть провидцем, чтобы понять, кто передо мной: трясущиеся руки, неестественная худоба, синевато-желтое лицо и затуманенные глаза говорили сами за себя. А исходящий от него едкий запах ацетона подсказывал "ранг" этого служителя "культа Морфия".

— И сколько сейчас нужно украсть, чтобы получить долгожданный шприц? — доброжелательно полюбопытствовал я.

Невидящие глаза смотрели сквозь меня, не понимая вопроса, или же вовсе не слыша его.

— Я просто хочу узнать, какова сегодня минимальная ставка души, — пояснил я. — Сколько надо заплатить, чтобы всё потерять?

— Пошёл ты! — хрипло сказал он и подхватил с полки ещё одну банку.

— Дёшево, — констатировал я. — Даже обидно. Стараешься, стараешься, строишь планы и разрабатываешь комбинации, а требуется гнусный и скучный примитив… М-да…

Я вздохнул и посмотрел на стоявшую в отдалении сгорбленную старушку. Близоруко склонившись над ценниками, она рассматривала написанные на них цифры. Выбрав самую дешёвую баночку, положила её в сумочку и пошла дальше, шаркая по кафельному полу разбитыми ботинками. На том месте, где она только что стояла, остался лежать завёрнутый в пакет из-под молока тощий кошелёк.