Рони, дочь разбойника - [2]
Рони вдруг жалобно пискнула, и от этого ее неожиданного писка сердце Маттиса сжалось куда сильнее, нежели от жуткого удара грома.
– Мое дитя плачет! – заорал он. – Что нужно делать? Что делать?
Но Ловиса не растерялась. Она спокойно взяла у него из рук ребенка и приложила к груди. Писк сразу прекратился.
– Вот это громыхнуло! – воскликнул Лысый Пер, когда пришел в себя. – Голову даю на отсечение, что где-то поблизости ударила молния.
Да, молния действительно ударила, и еще как! В этом они убедились, как только рассвело. Старый-престарый разбойничий замок, стоящий на самой вершине разбойничьей горы, раскололся пополам сверху донизу, от зубцов на башне до самых глубоких подземелий. И между этими половинами зияла пропасть.
– Как удивительно началась твоя жизнь, Рони, – сказала Ловиса, когда она, держа на руках дочку, поднялась на башню и оглядела все разрушения, что натворила гроза.
Однако Маттис метался в гневе, как дикий зверь. Как могло приключиться такое с древним замком его предков? Но он не умел долго злиться и всегда находил повод утешиться.
– Зато мы теперь освободились хоть отчасти от нескончаемых подземных ходов-переходов, от склепов да подвалов! Теперь уже никто не заблудится в нашем замке. Помните, как Лысый Пер потерялся там и вылез наружу только через четверо суток. А?
Но Лысый Пер не очень-то любил, когда ему напоминали об этом случае. Разве он виноват, что с ним приключилась такая беда? Ведь он просто хотел узнать, сколь велик и неприступен их замок, а узнал только то, что в подземелье легко заблудиться. Бедняга был еле жив, когда добрел наконец до большого зала. К счастью, разбойники так орали и хохотали, что их было слышно издалека, иначе ему никогда бы не выбраться на свет божий.
– Весь замок мы все равно никогда не использовали, – сказал Маттис. – Ведь зал и комнаты, где мы спим, и половина башен остались у нас.
И жизнь в разбойничьем замке потекла по-прежнему. С той лишь разницей, что там теперь был ребенок. Маленькая девочка, которая, как считала Ловиса, день ото дня все больше и больше прибирала к рукам не только самого Маттиса, но и всех его двенадцать разбойников. Конечно, в том, что они изо всех сил старались вести себя не так грубо, как прежде, не было ничего дурного, однако во всем нужна мера. А вот то, что атаман и вся его шайка глупо хохочут, глядя, как маленький ребенок ползает по каменному полу, и ликуют, словно присутствуют при великом чуде, понять было решительно невозможно. Правда, Рони ползала необычайно шустро и как-то на свой манер, ловко отталкиваясь левой ногой, что особенно восхищало всех разбойников. Но ведь в конце концов большинство детей рано или поздно начинают ползать, считала Ловиса, и никто по этому поводу в телячий восторг не приходит, а отцы этих ползающих детей не глядят на них часами с умилением и не перестают заниматься своими мужскими делами.
– Маттис, ты дождешься, что Борка будет разбойничать в твоем лесу! – ворчала Ловиса, когда вся шайка во главе с атаманом врывалась в замок в самое разбойное время только для того, чтобы посмотреть, как Рони за обе щеки уплетает кашу и как мать укладывает ее спать в люльку.
Но Маттис пропускал ворчание жены мимо ушей.
– Детка, голубка моя! – кричал он, когда Рони, ловко отталкиваясь левой ногой, ползла ему навстречу, наискосок пересекая зал.
А потом он усаживал свою голубку на колени и кормил ее, а все двенадцать разбойников стояли вокруг и не спускали с них глаз.
Чугунок с кашей висел над таганком, и так как у Маттиса были сильные, неуклюжие разбойничьи руки, он то и дело проливал ее на пол, да и Рони отпихивала ложку, отчего даже брови у Маттиса были в каше. Когда она проделала это в первый раз, разбойники захохотали так громко, что Рони испугалась и заплакала. Но скоро она догадалась, что стоит ей ударить по ложке, как все смеются, и так и норовила всех рассмешить, что, впрочем, доставляло больше удовольствия разбойникам, чем ее отцу. А вот ему это почему-то не нравилось, хотя все, что бы ни делала Рони, он считал бесподобным, а ее – самым изумительным существом в мире.
Даже Ловиса смеялась, когда Маттис с заляпанными кашей бородой и бровями кормил свою любимицу.
– О боже, кто бы мог подумать, Маттис, глядя сейчас на тебя, что ты самый могучий разбойничий атаман во всех горах и лесах на свете? Если бы Борка сейчас увидел тебя, он бы умер от смеха.
– Ну да, посмеялся бы он у меня! – воскликнул Маттис.
Борка был его заклятый враг, точно так же, как отец и дед Борки были заклятыми врагами отца и деда Маттиса. Люди помнят, что испокон веку обе шайки смертельно враждовали друг с другом. Да-да, с незапамятных времен они занимались разбоем и вызывали страх у всех купцов, которые на телегах везли товары через дремучие леса, где жили разбойники.
Господи, спаси и помилуй тех, чей путь лежит по дикому ущелью, обычно говаривали люди, вспоминая горную дорогу, которая шла разбойничьим лесом. Вдоль нее и устраивали засады разбойники, подкарауливая свои жертвы. Проезжим купцам в конце концов все равно, чьи шайки их грабят, но вот Маттису и Борке было совсем не все равно, кому из них достанется добыча. Обе шайки жестоко за нее дрались, а когда купцы почему-либо не проезжали по дикому ущелью, разбойники начинали грабить друг друга.
