Ромео, Джульетта и тьма - [30]

Выстрел пробрался в сон откуда-то издалека, и пробуждающийся не поверил бы в его реальность, если бы один за другим не грохнули еще и еще, объединенные воедино треском пулемета. Та-та-та…

И снова минута невообразимой тишины в пустынных темных улицах.

И опять все повторилось с удесятеренной силой, перейдя в оглушительный грохот, от которого задрожали стекла в слепых окнах. Грохот заметался эхом в руслах улиц, как черная спугнутая птица, забился крыльями о стены домов.

Грохот несся над городом, врезался в сердце.

Стекла снова задребезжали.

Ужас, удесятеренный тьмой, охватывает душу, а мозг, неохотно стряхивая сон, в первые мгновения отказывается что-либо понимать.

Что происходит? Откуда? Это близко? Кажется, со стороны реки?

— Иисусе Христе! Иисусе Христе! — монотонно повторяет голос в соседней комнате.

Это мама. Когда Павел проснулся, все были уже на ногах. Он слышал материнские причитания:

— Иисусе!.. Спаси!…

Он выскочил из теплой постели, стуча зубами от холода, и, ничего не понимая, кинулся к окну. Стукнулся коленом об угол стула, и боль окончательно убедила, что это не во сне. Тихонько застонал. Высунулся на улицу, оперся руками о подоконник.

Все еще тьма! Над крышами мерцают звезды, побледневшие в предчувствии утра. В окнах напротив, среди цветочных горшков и банок варенья, белеют лица.

Недвижимые. Немые.

Павел отскочил обратно в комнату, одержимый единственной мыслью: «К ней! Быстрее!» Зажег лампочку над изголовьем постели и в страхе погасил, услыхав выкрики из дома напротив: «Свет! Погасить свет! Затемнение!»

Оглушительный грохот пригвоздил его к месту, налетел как смерч, завихряясь в узких уличках, промчался над городом, уперся в окна, бешено сотрясая рамы, ворвался в комнату. Пушки! Павел как пьяный шарил, вслепую нащупывая вещи. Рубаха, брюки, сандалии! Он сразу попал в них босыми ступнями. Дребезжание стекла и мамины монотонные заклинания тонули в буре звуков, рвали нервы.

«К ней! К ней! — Мозг впустую, как мельница без зерна, перемалывал эти два слова. — К ней! К ней!»

На улице залился свисток, и сразу же на центральной площади заревели моторы тяжелых военных грузовиков. Они громыхали во тьме, рвались куда-то вниз, к набережной, где среди города разыгрывалась непонятная битва.

И еще машины, свистки. Та-та-та…

Павел распахнул двери, зажег в передней свет. И очутился перед отцом. Портной был одет в потертый люстриновый костюм, на темени растрепанная прядка зеленоватых седин, в глазах тупая решимость. Они молча глядели друг другу в лицо, дрожа от внутреннего холода. Беспомощное пожатье плеч.

Отец!

Павел проскользнул мимо него, распахнул дверь на лестницу и, прежде чем портной опомнился, уже летел сломя голову вниз. Ворота… Он ухватился за тяжелую металлическую ручку, отчаянно затряс ее.

Заперто!

Еще раз!..

Темная мужская фигура выросла за его спиной, схватила за локти, лица он не видел, но по шепелявому голосу узнал привратника.

— Ты куда?

Откройте! Я должен… — Он вертел ручку. Та не поддавалась. Мужская рука сжала его запястье железными тисками, тащила от ворот. Павел бешено вырывался.

Откройте! Слышите? Мне необходимо… быстрее, прошу вас!

Рехнулся. Это теперь-то? Не слышишь, что ли? — тряс его за плечи мужчина. — Опомнись, парень! Я не имею права никого выпускать… слышишь! Запрещено… А если даже! Далеко тебе не уйти… стреляют рядом… окружают целые кварталы, может быть, и нас…

Павел схватился за голову, сжал ее ладонями. Свист. Завывающий, высокий! Он уперся лбом в решетку ворот. Решетка давит, приятно холодит. Твердая материя. Павел вцепился в нее пальцами, повис всей тяжестью. Ноги ослабели. «Откройте! — стучало где-то внутри. — Откройте!» Он слышал, как лязгают его зубы. Смешной звук.

Он не смог подавить прерывистого всхлипывания, удержать рыдающий стон. Что делать? Ждать, ждать! Пока ее найдут, вытащат из тьмы? Потом придут за ними. О эта ночь! Тьма застала их врасплох! Отчаяние разрывало его. Он стиснул веки. Трах! Приглушенные голоса за его спиной. Равнодушные!

— Что с ним? — шепчет кто-то. И другой: — Спятил, наверное! — Бедняга! Не может быть! Такой мальчишка. — Сегодня ничему удивляться не приходится. Отведите его в постель… Постойте… Что там происходит? Тихо!

Легкая рука легла на его плечо, вздрагивая, провела по волосам. Он узнал ее. Обернулся, на лице потустороннее выражение. Текут слезы, но их никто не видит. Отец! Он прижался головой к отцовскому плечу, едва различая прерывистый шепот: — Поздно… мальчик… Остается только ждать… надеяться… Может быть, ничего… может быть… Мы должны выдержать. Мама… ничего., понимаешь, она больна… не должна… Они уже на нашей улице…

Пронзительный вой заглушил прерывистый шепот отца.

* * *

Его слышала и Эстер в своем убежище. К ней он был еще ближе. Он приближался с молниеносной быстротой, он уже рядом. Неужели из-за нее? Ах, нет! Она ничего не понимала. Минутами затыкала уши. Скорчившись, сидела одетая, в помятом жакетике с желтой звездой. Ноги поджаты, рукой обхватила чемоданчик, притиснула к себе, чтоб никто не отнял. Так и сидела, не то уснув, не то бодрствуя, оглушенная, неподвижная. Только губы ее беззвучно шевелились. Грохот, от которого едва не рушились старые стены, задушил в ней все. Слова, мысли. Остались лишь слезы — облегчающие соленые слезы.