Ромео, Джульетта и тьма - [21]

Старая тачка двинулась, въехала в ворота, ее заливает дождь: люди, идущие рядом, спотыкаются об нее. «Отец!» — «Прощай, Эста, до скорой встречи, до свиданья, девочка, до свиданья в Терезине». — «Отец! Отец!» — кричит она вслед.

И больше не видит их…

Эстер вскочила с кушетки, прижала ладони к лицу. Опустила штору и зажгла лампу. Надо причесаться, привести себя в порядок к его приходу. Она прислонила карманное зеркальце к пустой вазе и прошлась расческой по растрепанным волосам. Блестящая поверхность зеркала отразила чужое лицо, помятое недобрым сном.

Эстер от испуга широко открыла глаза. Это не я! Не я! Ей показалось, что опускается потолок. Падает прямо на нее. Она вскочила и бросилась к дверям, тяжело дыша. Нет, ей показалось. Она поняла — это от голода. Голод грыз внутренности, мутил рассудок, причинял боль. На какие-то мгновенья тело вздымалось, словно пришпоренное голодом, и снова ослабевало.

О господи, почему не приходит Павел?

Рука замерла на дверной ручке.

Эстер прижалась ухом к дверям, прислушалась. Кто-то возится. А может быть, это шумит в голове?

Она вспомнила себя — ту маленькую девочку, что прислонялась ухом к телеграфным столбам в аллее. Ты слышишь отдаленные звуки дальних далей? Манящее гуденье тишины?

Прочь, прочь! Она поняла, что однажды не выдержит, убежит и зароется в опавшую листву, заберется в кроличью нору там, за их садом. Ее вдруг охватило страстное желание бежать. Оно овладело руками, ногами. Сердце стучало, как молот о наковальню. Сейчас же!

Эстер нажала на ручку. Дверь легко поддалась, распахнулась во мглу коридора, освещаемого лишь синей мигалкой под потолком. Пахнет затхлостью. Где-то хлопнула дверь. Кап, кап, кап. — стучат капли о раковину.

Шаг, еще один! Минуту было тихо, но вдруг лестница заскрипела под чьим-то тяжелым шагом. Она научилась распознавать шаги людей, лиц которых не знала. Это идет грузный человек, страдающий одышкой. Нет, это не Павел, его она узнавала чутьем, обостренным вечным нетерпеньем ожидания. Сегодня, может быть, не придет, он что-то говорил об этом. Жуткий вечер!

Шаги приближались. Она испуганно отступила. Скользнула в комнату, захлопнула двери. Сердце подкатило к самому горлу. Шаги удалялись, заскрипели под ногами плитки галереи.

Эстер облегченно вздохнула.

Что было бы, если бы тот ее увидел!

Она умоется и будет ждать.

Может быть, он все-таки придет?

Девушка подошла к дверям, повернула ключ и гибким движением пробралась в темную мастерскую. Она обходилась без света, свободно минуя швейные машинки и манекен со сметанным пиджаком. Умывальник в углу. Вслепую она нащупала кран. Расстегнула блузку, направила струю на плечи. О, как приятно погрузить лицо в ладони, полные воды, и плескать, плескать холодную воду на шею, на волосы. Она так увлеклась, что не слыхала, как щелкнул выключатель.

Эстер вскрикнула. Схватилась за полотенце, прижала его к груди, непонимающе щурясь на лампочку.

— Попалась!

Человек стоял в дверях соседней комнаты, совсем близко и с любопытством разглядывал ее поверх очков. Голос его показался ей знакомым. Он был долговязый, тощий как жердь, немного сгорбленный, лысый. Он улыбался доброй улыбкой и был похож на волшебного старичка из сказки. Человек был вовсе не страшным, но Эстер не могла вымолвить ни слова.

— Откуда ты взялась, барышня?

Эстер молчала, дрожа от холода. Она смотрела на него расширенными глазами, полуоткрыв рот, и прижимала полотенце к груди.

— Так это ты хозяйничаешь здесь по ночам, — сказал человек с тихим смехом. — Вот я тебя и выследил. А почему ты молчишь? Ты немая?

Она покачала головой, но не издала ни звука.

— Ну, ну… ты не должна меня бояться. Одевайся и поговорим, хорошо?

IX

Беда стряслась тремя днями позже. Жильцы, не колеблясь, сходились во мнении: здесь не обошлось без Рейсека. Дом от подвала до чердака заселяли старожилы, а они-то уж, говоря между нами, разбираются, кто чем дышит, понимают, с кем можно отвести душу и от кого лучше держаться подальше.

Но точно никто ничего не знал. Рейсек? Неужели? Тс…

Он с незапамятных времен жил на третьем этаже, и все-таки никто из соседей не мог бы с уверенностью сказать, что знаком с ним коротко, а с того момента, как молва разнесла по галерее слух, что Рейсек заодно с немцами, никто к дружбе с ним и не стремился.

Его знали как плохого соседа, живущего замкнуто. И жене он запрещал потолковать вволю с соседками у водопроводного крана. Рейсек держался с некоторым высокомерием, как человек, играющий в любительском спектакле важную персону, опасаясь уронить свое достоинство панибратством или грубостью. В доме знали, что его небольшая мастерская на окраине города безнадежно разорилась в годы кризиса. Он, как видно, тяжело переживал свой крах. Его привыкли видеть возвращающимся после ужина в свою квартирку с набитой сумкой под мышкой, обрюзгшего и задыхающегося, жалкого из-за своих тщетных потуг казаться благородным, из-за своей одышки и меланхолически опущенного носа.

Его жена скончалась еще в тридцать восьмом, угасла словно свечка, и никто в доме не заметил ее кончины. Умерла — схоронили, жизнь в старом доме поплелась дальше, своим чередом. Худосочный отпрыск Рейсека исчез из дому года через два после смерти матери. Говорили, что он учится в рейхе. Вы только подумайте! Рейсек! Время от времени он появлялся в доме, подняв воротник черного плаща, надвинув шляпу на лоб, топая по скрипучим плиткам галереи начищенными сапогами. Последний раз его видели месяца два назад. Он вышел из квартиры в немецком мундире, с чемоданом в руке. Рей-секи — отец и сын — прощались в дверях, кидались друг другу в объятия, целовались в губы. И старый Рейсек демонстративно хлопал своего солдата по спине. В этот вечер старик пьянствовал у себя в квартире с какими-то подозрительными приятелями, они орали до рассвета военные марши и били бутылки. В доме никто не мог спать. С тех пор пьянки стали повторяться все чаше, и дом молчаливо и без особого любопытства отметил: Рейсек запил! Мнение о нем изменилось. Если когда-то его считали безвредным, неприметным и даже чудаковатым, то в последнее время стали опасаться. При его появлении разговор обрывался на полуслове. Его избегали. Осторожно — Рейсек! Тесс! Но именно в последние месяцы он, этот нелюдимый человек, стал общительней, еще издали раскланивался, пытался завязать разговор. Глупец! Его окружала глубокая пропасть, и все попытки оставались безуспешными, ему не отвечали, лишь уклончиво пожимали плечами.