Ромео, Джульетта и тьма - [13]

Если Эстер найдут, если ее там найдут, что будет? Глупый вопрос! Существует официальная такса: пристрелят как зверя! Выволокут из убежища и пристрелят! А потом его самого, отца, маму, может быть, Чепека и даже Пепика и других, которые об Эстер и знать ничего не знают, может быть, схватят и школьных друзей — Войту, Камила… Кто знает, ожидать можно всякого!

Страшная тяжесть словно каменная гора навалилась на юношу. Моментами он испытывал такой ужас, что мечтал выскочить из собственной кожи, словно это была одежда прокаженного. А Эстер ничего не знает. Не должна знать, он будет нести это в себе. Если Эстер узнает, опасность увеличится. Неизвестно, как она поступит.

Никто не должен знать об этом! Но долго ли он сам это выдержит? Когда у него сдадут нервы и он начнет кричать? Когда она сойдет с ума от тоски в этих четырех стенах?

Но она должна, должна выдержать, вынести, иначе все теряет смысл!

Скоро ли это кончится? Скоро ли кончится война? Скоро ли уберутся немцы?

Теперь Павел думал о немцах совсем иначе, чем прежде, его душила ненависть, мучила страстная жажда борьбы. Пулемет! Стрелять прямо в эти увешанные медалями, выгнутые колесом груди. Нажать гашетку — тра-та-та! Бороться! Его охватил гнев на людей. Почему они не дерутся голыми руками? Он с наслаждением присоединился бы к ним, бросился бы в первые ряды. Почему они молчат? Почему только шепчутся? Чего ждут?

— Как вы думаете, пан Чепек? — как-то спросил Павел с деланным равнодушием. — Когда все это кончится?

О чем это ты? Что кончится, молодой человек?

Ну, война, конечно…

Ах, вот что! Эта проклятая война… Подмастерье привычно оглядывается вокруг, задумчиво скребет щетину на подбородке, откладывает в сторону ножницы и заговорщицки подмигивает:

— Осенью они получат от русских сполна, молодой человек. Можешь быть уверен!

В те дни Павел с жадностью накидывался на газеты, глотал даже отрывочные сообщения немецкого командования, упорно выискивая в них признаки слабости, упадка, хотя бы едва заметных намеков на отступление. Их не было.

Если б воля одного-единственного человека могла обладать действенной силой, немецкий фронт рухнул бы через секунду.

Сводки полны дифирамбами непобедимому гитлеровскому воинству, сообщениями о наступлении на востоке, о потопленных судах, об успешных действиях японцев, о грандиозных победах маршала Роммеля в Северной Африке…

В один из вечеров Павел забежал к Войте, которому удалось кое-как наладить свой двухламповый приемник. Плотно закрыв двери, можно ловить заграницу. Передачи давали надежду, но осторожность комментариев и сообщений была малоутешительна. Скорее наоборот! Прогнозам явно недоставало сказочно простого оптимизма пророчеств Чепека. Что же делать? Думать, думать! Бежать отсюда вместе с ней! Но куда? Закрывшись в своей комнате, Павел штудировал карту Европы и беспомощно кусал губы. Я сумасшедший, безумный! Куда ни глянь — всюду они! На севере, на западе, на востоке, на юге. Они расползлись по Европе как тараканы, как саранча. Спрятаться можно разве что под землей, с круглой дырой в голове. Его бросало в дрожь. Только теперь он по-настоящему понял то, в чем раньше не отдавал себе отчета. В западне!

Люблю тебя!

Он должен что-то предпринять! Что? Жениться на ней! А поможет это? Он осторожно разузнал. Нет — все напрасно! Она уже вне закона, официально она просто не существует даже как еврейка. Все пути назад отрезаны.

Ничто больше не интересовало Павла. Угрожающе приближались устные экзамены, но он и не вспоминал о них. Павел перестал встречаться с товарищами; иногда кто-нибудь из них стучал в дверь его комнатки, и эти двое замирали затаив дыхание. Павел перестал читать, звезды тоже не интересовали его. На что они теперь? Какое мне дело до звезд, если собственная жизнь повисла на волоске. Он убивал время шатаньем по улицам. У него было такое чувство, будто ветер несет его по городу как смятый обрывок газеты. Павел простаивал над рекой, швыряя камешки в ленивые струи, сидел в парке на лавочке, пока неожиданный июньский дождик не загонял его в тоннель пассажа. Со странным чувствам смотрел Павел на летнюю грозу, раскалывавшую небо и низвергавшую потоки воды на камни мостовой. Вдыхал полной грудью острый послегрозовой воздух, не замечая его аромата.

Хуже всего было дома. «Павлик, то, Павлик, это!» Мама. Что я, ребенок? Мама просто невозможна, но какой толк сердиться на нее! По вечерам она сидела одна в кухне над раскрытой Библией и шепотом, полузакрыв глаза, сложив молитвенно пальцы, беседовала со своим богом. Впору разреветься как маленькому.

— Тетя Бета пишет, чтоб ты приехал к ним на каникулы. Поможешь убирать урожай. Они очень добры к нам.

— Летом! Почем я знаю, что со мной будет летом!

— Не говори так, не мучай меня, Павлик! Что это за манера уносить ужин к себе в комнату? Ведь мы всегда ужинали вместе! Да что с тобой? Нездоровится? Дитя, дитя! Вечером ты опять уйдешь? Куда?

Оставалось только лгать! Ему пришлось призвать на помощь товарищей, они, сгорая от любопытства, помогали ему выбираться из дому по вечерам. Павел выходил, оглядываясь, не идет ли кто за ним. Отец упорно молчал, сохраняя безразлично-обиженный вид. Они перестали понимать друг друга, но Павел чувствовал, как следят за ним глаза отца. Тот ждал.