Романы. Рассказы - [98]

Шли годы. На висках Мурада появилась седина, лоб покрылся глубокими морщинами, а он по-прежнему оставался бездомным рабочим-полубродягой.

Все говорили о трудных временах, о застое в торговле, о перепроизводстве в промышленности и старались объяснить это всевозможными причинами, не имеющими никакого отношения к действительному положению. Газеты, обсуждавшие изо дня в день на своих страницах экономические затруднения, открыто заявляли, что маленький Ливан не в состоянии обеспечить работой такое количество рабочих, намекали на армян: не будь, мол, приезжих, местное население могло бы получить работу. Шовинистические организации носились даже с планами выселения армян из страны. А то, что лучшие и плодородные земли захватывались французскими колонизаторами и что местные фабрики и заводы, не выдерживая конкуренции, без конца закрывались, об этом газеты молчали.

Французские колониальные власти разжигали националистические чувства арабов, и сокращение с работы касалось в первую очередь рабочих-армян. Только объединение профсоюзов под руководством коммунистов по мере своих еще не окрепших сил вело отчаянную борьбу с этим злом, разъясняя рабочим разных национальностей суть этой политики.

Трудно было рабочему-армянину получить работу. Еще труднее было этого добиться Мураду Саряну, занесенному полицией в черный список. А заработок был нужен, как никогда раньше. Вскоре после выхода из тюрьмы Мурад женился на Астхиг. Через год у них родилась дочь. В честь бабушки Мурада ее назвали Такуи.

Крошка Такуи, пухлая, розовая, часто плакала. Ей не было никакого дела до экономических затруднений и до безработицы. Она хотела есть, и Астхиг, оставив Такуи на руках чужих людей, опять поступила на швейную фабрику.

Не найдя в Бейруте постоянной работы, Мурад уехал в Алеппо, в надежде, что там, в чужом городе, где его никто не знает, легче будет устроиться. Но не успел он поступить на фабрику, как длинные руки полиции достали его и там. Мурада уволили. Побывав во всех городах Ливана и Сирии, он вынужден был вернуться обратно в Бейрут. Здесь он, по крайней мере, был около своих и вдоволь мог любоваться дочерью. За это время она заметно выросла, начала ходить и каждый раз, увидев отца, тянулась к нему, поудобнее устраивалась у него на коленях и требовала, чтобы ее качали. В такие минуты Мурад забывал все свои горести. Он мог целыми часами без устали возиться с ней: сажал дочку на плечи и носил ее по комнате или становился на четвереньки, как маленький, а Такуи, пыхтя, забиралась к нему на спину и заставляла бегать его, как лошадку. Астхиг, наблюдая за нежной любовью отца и дочери, была счастлива. Она не стыдилась нищеты и лишь тогда, когда тратила последние гроши и нечем было уже накормить дочку и мужа, уходила на кухню и плакала.

Мурад часто видел опухшие от слез глаза жены. Понимая, в чем дело, он беспомощно смотрел на свои большие руки, которые умели многое делать. Иногда, не будучи в силах видеть измученное лицо Астхиг, он уходил из дому и часами бродил по безлюдному берегу моря.

Иногда в Ливан проникали отрывистые сведения с далекой родины, где люди, позабыв слова «безработица» и «нужда», строили новую, светлую жизнь. Доходили они и до Мурада. От тоски у него сжималось сердце. И тогда он снова уходил к морю и, присев где-нибудь на камень, часами глядел в морскую даль. Он думал об Армении, Сирануш и Апете, которые могли оказаться там. «Может быть, и отцу удалось пробраться туда, ведь он был человеком большой воли». Мурад строил десятки планов, как сломать преграды и добраться до Советской Армении, жить жизнью своего народа, работать… Но с годами эти надежды угасали. Лишь изредка Мураду удавалось поработать грузчиком в порту или землекопом на строительстве, — о работе по специальности он даже не мечтал.

Началась вторая мировая война. Через два года фашисты напали и на Советский Союз. Местные дашнаки, словно волки, почуявшие запах крови, сразу же оживились, начали создавать вооруженные отряды, в своих газетах до одури кричали о новой эре, которая начнется после этой войны, открыто поносили Советы, восторгались фашизмом и готовились к возвращению в Армению. Вскоре на улицах Бейрута появились листовки, призывающие армян под лозунгом спасения родины вступать в германскую армию.

В маленьком домике на одной из кривых и грязных улиц Бейрута Вартан собрал ближайших товарищей. Окна были завешены одеялами. Люди молча и сосредоточенно слушали Вартана, который спокойно, точно взвешивая каждое слово, говорил:

— Я хотя и убежден, что Красная Армия не нуждается в помощи, но мы решили развернуть кампанию среди армян по сбору средств для посылки Красной Армии танковой колонны имени советского генерала Баграмяна.

Сидящие в комнате люди зашевелились. Кто-то воскликнул:

— Хорошо!..

— Все честные люди с радостью встретят наше предложение. В этом, я думаю, никто из нас не сомневается.

Мурад, который все время молча сидел в углу, поднялся:

— Правильно. Народ поддержит. Весь вопрос в том, как лучше организовать дело.

Началось обсуждение, как организовать сбор средств. Было решено созвать большой митинг.