Романтики и реалисты - [12]

Ей очень хотелось, чтоб и у нее что-то было. Но пока ничего не было, а если бы и было, не стала бы она тянуть время, а вышла замуж сразу. «Как полюблю, так сразу замуж», – думалось ей всегда. Она, конечно, знала, что бывает любовь без взаимности, а может случиться и вообще кошмар – женатый человек! Но как-то для себя она и тот, и другой варианты не брала в расчет. Она-то полюбит кого надо, и все у нее будет в порядке. Вот, наверно, тогда у нее и появился этот насмешливо самоуверенный взгляд, который так пугал всегда Василия. С перепугу все и началось.

Он приехал в их городок в тридцать восьмом. На зимние каникулы. Был студентом в Москве, а папаша его копал в их городке новые шахты. Противный мужик с синими немигающими глазами. Синие глаза – это же очень красиво. А вот поди ты… Полина часто думала, что если б она могла выбирать себе внешность, то она бы выбрала себе синие глаза, белые волосы и родинку на левой щеке. И ростик маленький, и ножку тридцать четвертого размера. Но когда увидела Васиного папашу – он строился рядом с их домом, – навсегда отказалась от синих глаз. Они ей вообще никогда не попадались в жизни, все больше в описаниях, а тут как увидела!.. Кому ж они нужны – такие синие? Он часто был выпивши, и тогда глаза у него плавали, как у сиамской кошки… К зиме дом при помощи снятых с производства рабочих был выстроен. И тут приехал на каникулы Вася. Сколько о нем до того было разговору! «Наш умница сын», «Наш красавец сын», «Наше чадо», – это его мать. Полина не знала тогда, что такое чадо… Вообще же ей соседи не нравились. Не нравилось, что строили они дом не сами, но мать сказала, что человек, который копает шахты, для их города – сейчас все. Старые, царские уже истощаются. «А то я не знаю, – возмутилась Полина. – Где я работаю, по-твоему?» – «Ну вот и понимай тогда», – сказала мать. «Зачем рабочих снимает с поверхности? Подземных небось боится…» – «Жить же ему где-то надо. Семья…»

В общем, это был бесполезный разговор. Мать ходила мыть им окна, потому что Васина мать для простой работы приспособлена не была. Была она маленького росточку, и нога у нее была тридцать четвертого размера, так что пришлось Полине в своей мечте отказаться и от маленькой ножки. Это же надо – столько негодящегося в одной семье. А тут приехал «наш умница», «наш красавец», «наше чадо…». Стрельнула на него Полина своим насмешливо-самоуверенным глазом и увидела, как он растерялся. Потом она узнала, что он пугался, терялся от всякой чужой решительности. Он ее не понимал. А Полина – ну что с нее, необразованной, возьмешь? – еще и подмигнула ему, мало того, затопала прямо по снегу к их новому дому и объявила: «Здравствуйте, наш красавец, здравствуйте, наше чадо…»

… Вспоминая об этом сейчас, Полина ладонью прикрыла глаза и почувствовала, что краснеет. Ну что ее понесло тогда через снег? Валенки были коротенькие, набрала в них тут же, а ведь ей бежать на работу. С мокрыми ногами мотаться с бумажками целый день. Она ведь и это непонятное «чадо» произнесла так, как это делала его мать, с каким-то твердым, негнущимся «ч». Что ей сегодня эта буква не дает покоя? А, вспомнила! Пончо! Вот как называется то, за чем она стояла в ГУМе. Пончо, а не попона… Не забыть бы, когда будет дома рассказывать. Пончо…

… Василий тогда растерялся, перестал мигать, а она, ухватившись за его руку, стала вытряхивать из валенок снег. Чувствовала, как затвердела его рука, как он замер, и нарочно надавила сильнее – как в землю врос. Мать грозила ей из окна пальцем и показывала на ходики, бежать, мол, надо, а Полина, вытряхнув снег, неохотно отпустила руку Васину, заглянула в немигающие его глаза и задушевно спросила:

– Вы к нам надолго?

– На две недели, – прохрипел Василий. – На каникулы.

– Очень приятно, Поля, – ответила она и протянула ему руку.

– Василий, – прохрипел он еще раз.

– Я на работу бегу, а вечером дома. Заходите. Соседи ведь…

И ушла. А «наш умница», «наш красавец», «наше чадо» так и остался стоять столбом. И бежала она, испытывая блаженнейшее чувство власти над другим человеком. «Я б ему снег из валенок на голову высыпала, он и то бы стоял…» Вечером он пришел, как загипнотизированный. Положил шапку на колено и сидел в пальто, а она не предложила ему раздеться, потому что приглашение снять пальто было для нее, по тогдашним ее понятиям, новым этапом в отношениях, а не просто вежливостью. А торопиться она не хотела. Так он и сидел молча, а Полина чирикала ему про всякое разное. Он приходил каждый вечер, и уже через несколько дней Полина знала, как он относится к любви, к женщинам вообще и к женитьбе в частности. Этих вопросов она ему, конечно, не задавала, но задавала другие, на которые он отвечал обстоятельно и толково. И, слушая его, Полина делала свои выводы – как переснимала рисунок для вышивки. Куда как просто. Прикладываешь рисунок на стекло, сверху кальку и рисуй. Все видней видного. Вот она и подкладывала под собственную кальку слова Василия.

– Я за строгость, – говорил он. – Наш строй самый справедливый, и если он кому не нравится, то не может быть двух мнений…