Романтичный наш император - [24]

Нелидова отшатнулась, приоткрыв губы, вскинув голову, и была так хороша в тот миг, что Павел только смотрел молча, в восхищении.

— Бог мой, почему я поверила вам?

Лицо его посуровело.

— Вы упрекаете меня, не зная всего. Право, думал, что могу ждать от вас чуть больше справедливости. Смотрите!

Он, жестом подзывая Нелидову к столу, развернул рулон чертежа, придавил чернильницей угол, ладонью придерживая противоположный.

— Смотрите, разве это — Бренна?

— Бог мой….

— Это — Михайловский замок. Вы видите? Чертежи Баженова живее гравюр, они полны воздуха. Этот восьмиугольник, внутренний двор… Кто-нибудь может еще такое? Тронный зал будет круглым, вы видите его? Купол, золото, пурпур… Анфиладе не будет конца, но нет двух похожих залов, комнат. А вот, смотрите, на выносе — хоры.

— Чудо.

— Пока нет. Чудо будет в камне. На чертеже это мог сделать только Баженов. Построит Бренна. Построит быстрее.

— Но ведь это страшно, когда у тебя отнимают начатое!

— Вы не знаете всего. Чертеж сделан за неделю, я сказал ему: это будет его дом, будет то, что останется после. Люди ведь помнят не чертежи, а соборы, крепости, дворцы.

— Вы не просто жестоки, вы…

— Катя, Баженов — великий мастер. Но скажи, что он довел до конца? Мать была его злым гением, но ведь дала она время и деньги, которые он просил для дворца, а что вышло? Не хватило ни того, ни другого, у нее лопнуло терпение, дворец заброшен. А Кремль? Его проекты невиданны, Москва стала бы большим чудом, чем Рим. Но ведь те, кто строил Рим, не сносили холмов, а Василию Ивановичу, чтобы осуществить задуманное, пришлось бы пол-России нарядить в землекопы. Нужно ли всякий раз двигать горы? У меня есть теперь чертеж, это — как приказ для полка довольно хороших унтер-офицеров, чтобы его выполнить.

— Но что будет с Баженовым?

Павел уверенно взял снова ее руку, не отнятую теперь, поднес к губам:

— Я люблю его. Как многое, связывающее меня с теми днями страха и надежды. Наши судьбы коснулись друг друга слишком тесно. Допросные листы Новикова — перед глазами у меня, не знаю, когда сумею забыть. Шешковский спрашивал, зачем ко мне посылали Баженова; Николай Иванович ответил, что тот ездил своей волей, книги отвозил. Бог мой, да разве не мог Шешковский из него выбить любые иные слова? Взяли бы Баженова в Петропавловскую, вздели на дыбу…

— Почему же этого не случилось?

— Мать. Она искала моей вины, а когда нашла, остановила свою свору. Не могу этого понять.

— Может быть, добро все же сильнее?

— Добро? А разве Новиков делал дурное? Но оставим это. Я люблю Баженова и знаю, что ему нужно. Академия. Построил он, что мог или что дали, пусть после нас рассудят. А ему быть там, где дух выше плоти.

— И все же он, наверное, мечтал построить сам.

Пожав плечами, Павел убрал руку с края чертежа. Зашелестев, лист свернулся, щелкнул сухо о чернильницу.

— У меня есть к вам просьба, Екатерина Ивановна. Я хочу, чтобы знамена коронационные вышиты были в Смольном. Не связываю вас: рассудите, какими должно им быть, сообразно геральдике и обычаю.

— Счастлива буду.

— Благодарю.

Навстречу друг другу шагнули они одновременно, приникли в торопливом объятии. Сдавив губы женщины поцелуем, Павел ощутил, как переливается в него ее дыхание, подхватил на руки с нежданной силой.

— Что ты?

— Господи, Катя, мне показалось…

Она улыбнулась — загадочно, счастливо, ему навстречу.

* * *

Ярко-полосатый шлагбаум упал прямо перед возком, не задев едва шарахнувшуюся лошадь. Ругнувшись, офицер выпрыгнул в глубокий снег, увязая по колено, зашагал к будке — и увидел лишь спину бегущего от заставы караульного начальника. Солдат в будке вытянулся, грохнул в пол прикладом.

— Что делаешь, болван?! Почему жердь сронил? Где начальник?

Солдат, не меняя позы, вытянулся еще сильнее, кажется, и в сапогах на носки приподнялся, живот втянув так, что из-под мундира ребра выперли.

— Подымай шлагбаум, дурень! Я — курьер со срочным пакетом.

Поняв, что толку не выйдет, сколь ни кричи, офицер, поскользнувшись в снегу, шагнул к столбу, взялся за рычаг — и замер, услышав за спиной лязг железа.

— Ты что, дурья голова?! Опусти ружье! Тебе говорю, пень!

— Не велено! Стрелять буду.

— Да тебя за это в Рогервике сгноят, аршин безмозглый! Опусти! Где караульный начальник?

— Не могу знать.

— Обожди здесь, — крикнул офицер кучеру и, не оборачиваясь больше на будку, зашагал к кургузому кирпичному дому, наверняка казарме, в сторону которого бежал виденный им караульный.

У крыльца стояли запряженные тройкой розвальни с обтянутым кожей сиденьем и начищенными в блеск медяшками, от оковки бруса до последней скобы. Сидевший выпрямя спину на козлах солдат и головы не повернул, будто не слышал приказа — сдать назад, пришлось лезть на крыльцо сбоку, через глубокий снег.

В дверях часового не оказалось. Приезжий офицер, оправя шпагу, огляделся, пошел по коридору вправо, на шум голосов.

— …городская застава или притон?! Почему у крыльца грязь, ракалия? Ступить нельзя, все помоями залито! Нары — как в бараке холерном, мундиры на тряпки годны. Фухтелей ты недостоин, ракалия! Двести палок, чтобы знал службу!

Кислым запахом казармы ударило в нос, у конца коридора, в раскрытой двери, вырос сутулый, высокий человек с землистым лицом, обтянутый чистеньким, с иголочки, мундиром. Приезжий шагнул прямо к нему: