Романо́ва - [14]

Однажды молодой каменщик возвращался в сумерки с работы домой и, проходя мимо какого-то здания, услыхал тихие, жалобные звуки. По сильному беспокойству, охватившему бежавшего возле него Жужука, он догадался, что это мяукает котенок. Взойдя на тротуар, Михал заглянул в темный излом стеньги действительно увидел котенка, выброшенного кем-то в холод и непогоду на улицу. Молодой каменщик нагнулся, поднял продрогшее, голодное существо и, держа его на ладони, укрыл концом своего грубого фартука и посмотрел на него, улыбаясь:

— Бедняжка! Что мне с тобой делать? Отнести разве к маме?

Подняв голову, он увидел прямо перед собой синие глаза и алый ротик Зоси Хлевинской. Встретившись взглядом с молодым каменщиком, шестнадцатилетняя девушка зарделась как маков цвет, но не смутилась.

— Что это у вас в руке, пан Михал? — спросила она, остановившись посреди тротуара.

А он между тем растерялся. Как странно! Этот парень, такой бесшабашный, когда дело шло о какой-нибудь пирушке в веселой компании, буян и озорник, когда хмель бродил у него в голове, так терялся в присутствии скромной, ласково глядевшей на него девушки, что у него даже отнимался язык.

Через несколько мгновений, однако, он сорвал с головы фуражку и сказал, запинаясь:

— Добрый вечер, панна Зофья!

Михал хотел отвесить ей галантный поклон, но ноги его точно приросли к земле, и он лишь неловко кивнул головой.

— Добрый вечер! Добрый вечер! — защебетала панна Зофья. — А что это вы держите в руке, пан Михал?

— Это котенок, панна Зофья, — произнес он с трудом.

Девушка явно обрадовалась. Она была в изящном пальто и в шляпке, но без перчаток, и протянула свои маленькие, покрасневшие от холода ручки к котенку. Теперь они оба заинтересовались им.

— Ах, какой он хорошенький! — воскликнула она.

— Да, хорошенький, но я не знаю, куда его девать?

— Подарите мне, пан Михал!

— Как? Неужели вы будете возиться с этим уродом?

— Конечно, буду! Какой же вы добрый, пан Михал, сжалились над котенком!..

— А вы какая добрая, панна Зофья, если желаете заботиться о нем!..

— Я вообще очень люблю животных…

— И я тоже…

Так беседуя, они смотрели друг на друга. Девушка спрятала котенка в широкий рукав пальто и прижимала свои алые губки к его мордочке. Тут уж щеки Михалка запылали румянцем.

— Я бы, кажется, все на свете отдал за то… — начал он и умолк.

— За что?

— За то, чтобы вы и меня тоже немножко любили, панна Зофья.

Потупив на мгновенье глаза, она сейчас же снова взглянула на него. Ее юное личико было полно решимости. Она тихо ответила:

— Я вас очень, очень люблю, пан Михал, уже давно, с самого детства… но любила бы еще гораздо больше, если бы вы… если бы вы, пан Михал… если бы…

— Если бы что?.. Что?..

— Если бы вы были всегда таким, как вот сейчас… И отец и мама очень хотели бы, чтобы вы не… чтобы вы…

Прижав снова губы к мордочке котенка, она едва слышно добавила:

— Чтобы вы были всегда таким, как сейчас…

Он догадался, что именно она хотела сказать, и густо покраснел.

— Панна Зофья! — прошептал он. — Клянусь вам, клянусь жизнью, что я всегда буду таким, как сейчас…

И вдруг неожиданно красная ручка девушки очутилась в большой, запачканной известкой ладони каменщика. Пожатие было крепким и сердечным. Не сказав ни слова на прощание, они разошлись в разные стороны. За ним вприпрыжку весело бежал Жужук, а Зося несла в рукаве пальто озябшего тощего котенка.

В течение нескольких месяцев Романо́ва, Жужук и одна из дочек одного из самых почтенных мастеров Онгрода были очень счастливы.

А потом…

* * *

Ремесло каменщика, хотя и хорошо оплачивается, имеет, однако, ту дурную сторону, что часть года рабочие вынуждены сидеть без дела.

Начиная с марта и до октября, самое позднее до ноября, работай сколько душе угодно, но как только пойдут осенние дожди и выпадет первый снег, тогда уж сиди сложа руки, хотя бы работа тебе нужна была до зарезу! Кое-кто находит выход из положения. Ставят гончарные печи и в зимнее время обжигают глиняную посуду. Вначале Михал также пытался заняться этим делом и поздней осенью пошел работать к гончару. Однако, попытка оказалась не особенно удачной. Необходимость все время возиться у раскаленной печи в закрытом и душном помещении тяготила его, он по натуре был подвижным, привык работать на вольном воздухе, широко размахивать сильными руками и дышать полной грудью.

Кроме того, ремесло гончара казалось ему унизительным и годным лишь для людей ни к чему не способных или неудачников. В конце концов эта работа ему опостылела, он бросил ее и месяца четыре-пять в году совсем не работал. Романо́ва твердо помнила, что он впервые напился именно в такое время. Ему исполнилось тогда всего девятнадцать лет. Кто его знает, почему парня потянуло к «волчьим глазам». Говорили, что вначале Михалка затащил в кабак Шлемы гончар Винценты, а затем привлекала пламенным взглядом своих черных глаз какая-то бесстыжая девка. Первое время это случалось редко; дальше пошли всякие знакомства, встречи, возможность и охота собирать и угощать веселую компанию. Такие сборища стали его страстью. Он кичился тем, что может приглашать и угощать людей, что лучше других играет на бильярде и сводит с ума всех женщин из своей веселой компании. Он играл на бильярде, шатался по кабакам и затевал там шумные пирушки, а разве возможно при этом не выпить для начала пивка, а затем хлебнуть и водочки и закончить тем напитком, который завсегдатаи кабаков считают чем-то вроде божественного нектара, — приготовляется он из зажженного спирта и стекающих в него капель сахара, который тает над синим пламенем.