Роман века - [4]

Девушка положила трубку. Постояла, молча разглядывая завалы манускриптов у стен. С трудом влезла в карман узких джинсов и выгребла оттуда сплющенную пачку сигарет. Закурила, по-прежнему глядя куда угодно, только не на Рагозина. Поперхнулась, пережила еще один приступ, не переставая курить. Рагозин внезапно поймал себя на том, что медленно, по миллиметрику, пятится прочь.

— Давайте, — вдруг сказала девушка.

— К-как… что… — забормотал Рагозин, но тут же опомнился и спросил почти с достоинством: — Куда сложить?

— Вот сюда, — девушка сдвинула в сторону нагромождения почему-то изорванных в клочья книг на одном из столов. — Наутро вернется зав, пусть решает…

Но что там будет решать отсутствующий зав, осталось загадкой. Рагозин поспешно вывалил все шесть папок и ударился в паническое бегство. Уже на улице он остановился и, переведя дух, вдруг отчетливо осознал, что никогда еще в жизни ему не было так страшно!

Явиться самому, своими ногами, в святая святых каждого пишущего, в издательство, принести рукопись и препоручить судьбу ее попечению живого редактора!.. Нет, Рагозин не почитал себя за молокососа в литературе. С десяток рассказов и миниатюр, что ему в разное время удалось пристроить в отраслевых газетах и даже в журнале «Советское енотоводство», о чем-то да свидетельствовали. Но одно дело прийти на почту с тонкой, перегнутой пополам и заранее запечатанной в большой конверт писулькой, уплатить сколько положено безразличной женщине в грязном халате за стеклянным барьером и с глаз долой, из сердца вон. И совсем другое — явиться самому, своими ногами, и т. д., и т. п.

Но дело было сделано. Рагозин испытал небывалое облегчение. Так, должно быть, чувствует себя роженица, заслышав крик новорожденного. Он брел пешком через весь город, сверху его мочил мелкий дождишко, снизу облизывала раскисшая глина, и все это не имело никакого отношения к тому миру, в котором он сейчас обитал.

Если снова прибегнуть к акушерским аналогиям, Рагозин внезапно ощутил под сердцем толчки нарождающегося ребенка. В нем из ничего, из пустоты и небытия, возникал новый замысел. Вот это и впрямь был хрустальный замок. Без подделки, без подмены тончайшего, чистейшей воды хрусталя дешевыми стразами. Он рос в Рагозине по стеночке, по комнатке. Но до завершения было еще ох как далеко!

Рагозин дошел до своего лучшего друга, и тот оказался дома. Он был не один, а с любимой женщиной, которая покуда мирилась со статусом очередной любовницы, но в перспективе с неизбежностью должна была стать очередной же законной женой… Рагозин сорвал их с постели, но это ничего не меняло, да и не значило. И друг, и его женщина, оба были рады Рагозину, они приютили его в своем гнезде, усадили в самое глубокое кресло, напоили чаем с яблочным пирогом, окружили заботой и лаской… Конечно же, и тут не обошлось без романа. Даже отсутствующий, погребенный за далекой дверью черного дерматина, он осенял Рагозина, образуя над ним некую ауру, которая ощущалась людьми равно близкими и незнакомыми, подвигала их к добру и сочувствию.

Так минул и день, и другой.

У Рагозина кончались деньги. Разумеется, стоило ему лишь заикнуться… Но не хотел он связывать себя обязательствами перед кем-нибудь. Не любил поэтому брать в долг, а еще сильнее — возвращать долги. Стало быть, нужно было устраиваться на работу.

Он обошел все близлежащие доски объявлений и присмотрел себе с полдюжины вполне приемлемых местечек. Основным критерием отбора была минимальная занятость при максимальном доходе. Разумеется, воззвания типа «Требуется замминистра» или «Приглашаем председателя Госкомитета» начисто отсутствовали. На самые лакомые синекуры объявления традиционно не давались, поэтому приходилось довольствоваться чем-то вроде электрика в детском саду, дворника или, паче чаяния, страхового агента. Престижность для Рагозина значения не имела. Он давно уже махнул рукой на свое высшее инженерное.

Рагозин даже посетил одно из учреждений, переговорил с заведующей.

— Как, вы сказали, ваша фамилия? — переспросила та. — У вас нет родственника среди писателей?

Рагозин понял: тоже читала. Но как, каким внепространственным способом его роман обрел повсеместное хождение? Это оставалось загадкой. Во всяком случае, Рагозин от родства с самим собой открестился и был приглашен назавтра со всеми документами для полного трудоустройства.

Вечером он сидел перед ненавистным ему телевизором, пялился на экран, с которого молодые люди, похожие на оборванцев, не то пели, не то бранились на непонятном жаргоне, и ничего этого не слышал. Под звуки электронной музыки в нем шла кропотливая работа. Возводился очередной пролет его личного, рагозинского хрустального замка.

Заверещал телефон.

Рагозин снял трубку.

— Слушаю, — сказал он с раздражением. — Да слушаю же. Говорите, вас не слышно!

Он подул в трубку, выждал и швырнул ее на рычаги. Звонок повторился.

— Рагозин? — спросили его глубоким бархатным голосом. 

— Да.

— Михаил Вадимович? 

— Допустим.

— Скажите, вы никуда сейчас не намерены отбыть?

— Куда ж я в такую пору… — начал удивляться Рагозин. 

— И замечательно. Будьте дома.