Роман с урной. Расстрельные статьи - [54]

Еще деталь: по объявлению Ларисы звонили и другие, в том числе иностранцы, предлагавшие ей еще больший куш. Но им она сразу отказала — из-за слухов, что могут брать детишек на запчасти. И когда остановилась окончательно на покорившем ее сердце Соболеве, от сердца даже малость отлегло. Ребенок ведь не знает, чей на самом деле он. Попадет в хорошую семью — ему же будет лучше, ну а горе матери, обреченной страшной жизнью резать по живому, нести ей одной.

Но тут возникло еще осложнение. Олег, узнав про сделку, сразу же стал против. Завел очередной скандал — но Лариса, тянувшая все на своих плечах, была тверда: не твой ребенок, и заткнись; как я сказала, так и будет. И Олег заткнулся.

Но Соболев, которому для полноты сюжета одной жертвы было мало, выставил условие: на передачу крохи под видеосъемку должен обязательно прийти и муж. Не то вдруг потом скажет, что ничего не знал, жена сдурела, где ребенок, еще кинется в милицию. И утром рокового дня Лариса, привыкшая все делать до конца, чуть не силком подняла с постели мужа и велела ему ехать с ней. И вот они молчком, друг друга ненавидя за все беды, на которые их выставила жизнь, пустились на свою голгофу — еще не зная даже, что их там на самом деле ждет!

И когда у 67-й больницы все совершилось по уже известному сюжету — для них-то самое ужасное и началось. Малютку повезли в сиротский дом, а Ларису с Олегом — в отделение милиции. Откуда Олега скоро отпустили, и он поехал с оперативниками к себе домой на обыск. Туда же увязались и телеохотники и, застигнув дома младшего сынка, давай с ним ставить интервью: «А кого ты больше любишь, папу или маму? А знаешь, что твоя мама сейчас в тюрьме? Что ты ей хочешь передать?»

Малец, любящий папу с мамой одинаково, только хлопает глазами и отвечает очень, для эфирной братии, смешно: «Хочу передать маме привет!» Затем его везут зачем-то в отделение, где он, увидев мать, уже в слезах летит к ней: «Мама! Мамочка! Отпустите мою мамочку!» Но у милицейских оперов, как и у Соболева, свой профессиональный интерес: статья в законе новая, дел по ней еще не было, прекрасный случай отличиться!

И возникает душераздирающая сцена. Мальчика начинают от мамы отдирать, он — благим матом, — но душевная броня у этих глухарей крепка, какой-то там детской слезой не прошибешь! И мальца, уже синего от истерики, все-таки отдирают от Ларисы, которая уже тоже чуть не в обмороке. Но некогда ей в него падать, потому что ее сердце еще пуще раздирается другим: другой ее ребеночек, тот симпатичный, черноглазенький, который кроме соски еще вообще не знает ничего, — поехал не в хорошую семью из нехорошей, как брехал Бориска, а в сиротский дом!

И с первой же минуты, как ее схватили, Лариса только всех и умоляла не сплавлять его туда. Но молодцы у нас оперативники! Смекнули быстро комбинацию — и говорят Ларисе: ты выкладывай все честно, без утайки, нарисуем протокол и сразу тебя выпустим, дите тебе вернем. Лариса спешит все так и выложить — после чего ей, давшей признательные показания, уже в полном согласии с УПК выписывают арест. Дубиной по ее еще сберегшимся после трех родов прелестям помогают расписаться в протоколе — и этапируют в бутырскую тюрьму.

Там все 7 месяцев в ожидании суда она повсюду обращается с одним и тем же: верните мне ребенка! Эти ходатайства, способные, казалось бы, прожечь и лед, были подшиты в ее деле. Но ей не выдали дите не потому, что кто-то злой или бездушный был бы против. Нет, просто ее мольбы, на которые не возражали ни тюрьма, ни дом младенца, за 7 месяцев просто не успели дойти по надлежащим адресам.

Ну а пока они где-то ходили, Лариса, чтобы не лезть с горя на стену в камере, каждый день вязала оторванному от нее ребенку всякие вещички — и принесла их целый ворох в суд. И с вырвавшимся вдруг безумным материнским чувством, цепляющимся за любую ниточку к своему дитю, протянула их сквозь прутья клетки занятому съемкой нового сюжета Соболеву: «Вы сделали моего ребенка сиротой, передайте ему от меня хоть это!» Ни у кого из оцепеневших конвоиров даже не поднялась рука пресечь эту недопустимую попытку передачи. Но не смутившейся этим ничуть Бориска ничего у нее не взял, только хохотнул в ответ: «Вы в камеру, в камеру говорите, вечером по телевизору покажут!»

Еще я с каким-то, признаться, холодком в груди гадал, а как в тюремной камере могли сокамерницы отнестись к обвиняемой в самом тяжком, в материнском понимании, грехе? Но они-то лишь и отнеслись к ней с той душой, что больше не мелькнула в ее адрес ниоткуда. Лариса зачитала в суде целое воззвание, подписанное всеми ее 12-ю сокамерницами, где те умоляли вернуть матери дите — и обрушали все свои 12 грешных, но не вымерших сердец на журналиста-провокатора.

И все эти обстоятельства судье Кулькову надлежало уложить в законный приговор. Нелегкий труд; но прежде вот еще о чем. Не повезло Ларисе с матерью, которая все три дня суда стояла без отрыва у ее лотка и на адвоката ни копейки не дала, сказав, что глупо тратиться, если посадят все равно. Но повезло с казенным адвокатом Валерием Лавровым. Такие, Христа ради, адвокаты обычно только трафаретно просят суд скостить срок подзащитному, на большее своей души и сил не тратя. Но Лавров в своей нетрафаретно пылкой речи при финальном прении сторон в корне сломал этот профессиональный штамп. И уже начал необычно: