Утром того дня, когда папа должен был приехать, мать освободила мою комнату, сказала, что там будет жить папин друг с дочкой, а я буду спать у них. Я молча согласился, убрал все свои игрушки в коробку и унес в спальню родителей. Пришедшему Саше я сказал, что мне некогда, я жду папу с его телевизионным другом, уселся на кухне на табуретку и стал ждать. Я представлял себе, как толстый терапевт будет пыхтеть, протискиваясь в нашу дверь.
Звонок прогремел в самый разгар жаркого дня, в то время, когда мы с Сашей обычно занимались швырянием камней в песок. Мама, выстукивая по полу острыми каблуками, понеслась открывать, и я побежал следом. За открывающейся дверью сначала послышался шум, затем появился коричневый чемодан, а потом вошел папа. Я побежал обнимать его, но при этом смотрел не на него, а на дверь, и ждал, кто из нее появится. Первой появилась девочка. Очень худая и высокая, она, кажется, была года на два старше меня. Длинные, ниже плеч волосы слегка вились, падали вниз золотистыми струями. Маленький, абсолютно ровный носик был с одной стороны покрыт крошечными веснушками. Из-под тонких темных бровей смотрели большие зеленые глаза, смотрели хитро и вызывающе. Она почти не удостоила меня взглядом, наверное, как маленького. С мамой поздоровалась весело и непринужденно, будто была ее подругой. Следом за девочкой вошел человек, при первом взгляде на которого меня постигло огромное разочарование. Он был лыс, но совсем не толст, более того, довольно худ, как и его дочка. Лысина его не была ничем закрыта, темные с проседью волосы над ушами были коротко подстрижены. Еще у него была огромная черная борода лопатой, волосы которой путались с волосами его дочки, и круглые очки в пластмассовой оправе. Говорил он низким и гудящим голосом, похожим на большую медную трубу в оркестре, который мы слышали в Ленинграде. Он пожал мою руку своей огромной волосатой лапищей и назвался: дядя Тихон. Посмотрев на папиного друга еще раз, я подумал, что он, наверное, даже интереснее того телевизионного терапевта: таких странных людей я еще не видел.
Мама показывала дяде Тихону мою комнату, ванную, потом накрывала на стол, а он громко и весело трубил ей что-то о Москве и московских знакомых.
– С ума посходили все! – Он сердито щелкал кнопкой, и картинка на экране большого старого телевизора в испуге захлопывалась. – Не могу больше проклятый ящик смотреть! Какая-то Октябрьская революция, да и только! Коля Михайлов, знаешь его? Честнейший человек, отличный хирург, мы с ним вместе учились. И чего? Ушел с работы, продал, говорят, машину с квартирой и начал заниматься какими-то бумагами. Все потому, что ему какой-то шептун нашептал, что, мол, идут новые времена, и кто был ничем…
– Тишенька, ну как же, – возражала мать, поджимая губу и делая большие глаза, – скоро будут новые возможности, новое время, и весь мир… Ах, не знаю, весь мир нас давно обогнал, хотя нам всегда говорили другое! Люди раскрываются, ищут себя, находят себя!
– Ерунда! Чихал я на весь мир! Как работал, так и буду работать – мое дело всегда в цене! Мужика недавно привезли, с ножом в глазу, по пьяни кто-то вогнал. И ничего – вышел от меня как новый, видит обоими глазами, только зрение немного ухудшилось. Но я его старательно ковырял, чуть ли ни весь день зенки ему конопатил…
– Иди мой руки! – толкала меня мама в плечо, когда я садился за стол. – Тиша, ты же доктор, расскажи моему любезному чаду, что надо мыть руки перед едой, всегда-всегда, чтобы не набраться бактерий!
– Нечего все время руки мыть! – ревел дядя Тихон. – Кожа портится, у вас еще и вода дрянная, а организм и не то вынесет, что ему руки грязные…
– Тиша, ты варвар, совсем древний варвар! – Мама укоризненно качала головой, я с воодушевлением налегал на суп.
Мы ели, папа загадочно подмигивал маме и говорил, что «дело тронулось» и «бумаги приняты». Дядя Тихон призывал послать все бумаги к чертям и не портить аппетита.
– Я вам фильмец привез! Костя дал по дружбе. Настоящее кино, не то что дешевка эта по телевизору.
– Тиша, ты золото! – вскрикивала мать. – Я так люблю кино, настоящее кино, а у нас тут глушь, провинция…
Вика, так звали девочку, молча ела, я иногда украдкой посматривал на нее, а она ловила мой взгляд и строила недовольные рожи.
Потом мы смотрели фильм в комнате – я глядел на движущиеся картинки, почти не понимал сюжета, но не скучал, радуясь тому, что смотрю настоящий взрослый фильм и меня не гонят.
На экране женщина с короткой стрижкой сидела за столиком в кафе, потом к ней подсаживался мужчина в костюме, они о чем-то долго разговаривали, женщина пила вино маленькими глотками, держа бокал немного на отлете, потом они чокались, бокалы смешно звякали, а их лица оказывались справа и слева картинки, симметрично. Чокаясь, они одновременно приоткрывали губы, так, будто хотели передать что-то невидимое изо рта женщины в рот мужчины, или наоборот.
Я начинал дремать, когда мужчина выходил из кафе в туман и садился в красивую черную машину, и просыпался, когда он и женщина целовались, открывая рты, как рыбы, пытающиеся съесть друг друга.
