Роман роялиста времен революции - [73]

Храбрость была та-же подъ бомбами Дюбуа-Крансе, что и подъ картечью адскихъ колоннъ. Но была разница въ формѣ и въ объективѣ.

Крестьянинъ и его баринъ въ Вандеѣ дрались за Бога и за короля. Хозяева и рабочіе въ Ліонѣ защищали больше свободу, чѣмъ свои традиціи.

Буржуазія на западѣ была патріотическаго закала, въ Ліонѣ же она была конституціонна до реакціи. Вотъ отчего въ управленіи жирондистскаго города бывали странности, которыя могли вызвать улыбку, если не вспомнить, что къ приверженцамъ конституціи нельзя было примѣнять никакихъ проявленій власти. Ее пришлось изгнать даже изъ военныхъ командъ.

"…Имѣю честь увѣдомить такой-то баталіонъ, что ему надлежитъ дѣйствовать въ такомъ-то мѣстѣ, чтобы получить такой-то результатъ", вотъ формула, которая была принята штабомъ Преси при командованіи. Никогда не бывало ничего своеобразнѣе этой стычки солдатъ Конвента съ ліонскими буржуа, которые шли убивать другъ друга съ необычайною яростью подъ однимъ знаменемъ и подъ защитой того же принципа, иначе только понятаго.

Народная коммиссія департамента желала все болѣе и болѣе убѣдить въ своей республиканской солидарности съ Конвентомъ и объясняла свои сопротивленія "безсмертными принципами" Революціи.

По ея приказанію, вокругъ города были вбиты огромные столбы съ слѣдующей цитатой изъ "правъ человѣка", написанной красными буввами [80]:

"Когда правительство нарушаетъ права народа, возстаніе для народа дѣлается его непремѣннымъ долгомъ".

Въ Ліонѣ это чувство солидарности заводило такъ далеко, что на другой день послѣ перваго обмѣна пушечныхъ выстрѣловъ народная коммиссія департамента писала Дюбуа-Крансе:

"Намъ бы недоставало чего-то для полнаго удовлетворенія, если бы не имѣли свидѣтелемъ величественнаго праздника 10 августа депутацію отъ вашего войска.

"… Пустъ она судитъ о чистотѣ нашихъ принциповъ и нашихъ дѣйствій… Если это предложеніе можетъ быть вамъ пріятно, мы отложимъ празднованіе этого дня до прибытія вашихъ коммиссаровъ…"

Крансе повидимому не счелъ нужнымъ отвѣчать на это приглашеніе ліонскаго правительства иначе, какъ пушечнымъ вистрѣломъ.

Огонь его орудій раздавался со всею силою въ сторонѣ Croix-Rousse въ то время, какъ праздникъ, на который онъ былъ приглашенъ, достигъ апогеи.

Во весь опоръ прискакалъ офицеръ предупредить объ этомъ Преси и узнать его приказанія.

"Не отвѣчайте на огонь непріятеля, — отвѣтилъ Преси, — не хочу, чтобы была пролита хоть капля французской крови въ годовщину 10 августа…"

И Преси, самымъ серьезнымъ образомъ, продолжалъ слушать патріотическія кантаты, которые толпа распѣвала въ честь статуи Свободы, увѣнчанной лавровымъ вѣнкомъ. Въ рукахъ статуи было знамя со словами:

"… Я лечу навстрѣчу счастью, когда иду съ закономъ…"

Что долженъ былъ думать Преси у ногъ этой статуи Свободы, передъ этимъ девизомъ, онъ, который въ былое время такъ храбро дрался за короля? Думалъ ли онъ, что приноситъ монархіи большую жертву, чѣмъ жизнь, прячась за маску республиканца, подъ которой онъ долженъ былъ порядочно задыхаться?

Это смиреніе, которое онъ проявляетъ во все время возстанія, отводитъ ему особое мѣсто въ лѣтописяхъ вѣрности.

Можно сказать, единственное мѣсто, потому что въ сущности вѣрность заявляетъ о себѣ и не масвируется. Вѣрность Вирье не пошла бы на это. Его вѣрность готова была драться подъ знаменемъ республики, но не носиль его.

Болѣе чѣмъ когда нибудь Анри былъ доволенъ своею скромною ролью, разъ, что роль главнокомандующаго требовала подобной жертвы. Хотя онъ и клялся не иначе какъ… "Вѣрой покойнаго дворянина"… Но если умеръ дворянинъ, то его пережилъ роялистъ…

"Foi de défunt gentilhomme" могъ бы сказать и тотъ, кто въ тоже время подъ стѣнами Ліона командовалъ республиканевими войсками. Но если въ Дюбуа-Крансе умеръ gentilhomme, онъ умеръ только для того, чтобы восиреснуть цареубійцей.

Есть люди, и для Вирье Крансе былъ однимъ изъ такихъ, съ которыми легко сталкиваешься. Анри служилъ съ нимъ въ мушкетерахъ, былъ его коллегою въ національномъ собраніи. Онъ являлся теперь его противникомъ въ безпощадной дуэли.

Исходя изъ одной точки зрѣнія, эти два человѣка превратились въ враговъ, одинъ своею преданностью къ проигранному дѣлу, другой своею ненавистью къ тому же дѣлу, которое онъ предалъ [81].

Безъ сомнѣнія, раскаяніе дѣлало изъ Крансе человѣка такой пожирающей дѣятельности, такой удивительной проницательности, которая внушала въ себѣ страхъ. Патріотъ-фанатикъ, онъ соединялъ въ себѣ вмѣстѣ съ холодною жестокостью и непреклонную волю.

Такой человѣкъ не могъ относиться cерьезно къ "Мюскаденцамъ" и къ ихъ арміи. Для него всѣ эти лавочники, эти нотаріусы, всѣ эти рыночные носильщики, которые преобразились въ офицеровь, въ капитановъ, въ полковниковъ были только смѣшиы. Прокламація, которую онъ выпустилъ 7 августа изъ своей главной квартиры de la Pape, свидѣтельствуетъ объ его безграничномъ презрѣніи къ всѣмъ этимъ героямъ.

До сраженія онъ уже совѣтовалъ имъ сдаться на капитуляцію. Къ довершенію дерзости, онъ требовалъ вознагражденія своимъ солдатамъ.

Самъ Келлерманъ, по его внушенію, предлагалъ "дать ліонцамъ часъ на размышленіе о сдачѣ".