Роман роялиста времен революции - [23]
Клодъ Перье замѣстилъ конетабля, и въ бывшихъ огромныхъ залахъ вмѣсто прежнихъ алебардщиковъ цѣлая армія рабочихъ занималась производствомъ обой.
Такая же пестрая, въ своихъ разнообразныхъ одеждахъ, какъ прежде отъ волновавшихъ ее разнообразныхъ чувствъ, толпа подъ вліяніемъ чуднаго, яркаго солнца, казалось, слилась въ одну душу. Даже соддаты, построенные эшелонами вдоль дороги, раздѣляли всеобщую радость.
И вотъ такимъ-то образомъ разсѣялась та грозная туча, которая такъ внезапно надвинулась надъ Версалемъ, и это Анри, самъ того не подозрѣвая, не далъ ей разразиться.
Вотъ что случилось: въ то время какъ Бріеннъ пробиралъ въ Жарди гренобльскихъ консуловъ, положеніе дѣлъ въ Дофинэ все ухудшалось.
7-го іюня черепичный дождь выказалъ неуваженіе къ войску и къ королевской власти. Опьяненные своимъ успѣхомъ, побѣдители постановили учредить торжественное собраніе трехъ орденовъ въ своей провинціи, даже, если бы потребовалось, безъ всякаго на то разрѣшенія. Возмущеніе становилось серьезнымъ. Бріеннъ отвѣтилъ на вызовъ, отозвавъ Клермонъ-Тонерра и замѣстивъ его въ Дофинэ настоящимъ воиномъ, маршаломъ де-Во.
Назначеніе стараго солдата было началомъ фразы, сорвавшейся у министра: "я на все готовъ, даже на междуусобную войну".
Но идеи проникаютъ черезъ всякія границы, какъ бы ихъ ни охраняли, черезъ всякіе лѣса штыковъ. Взгляды маршала де-Во не могли воспрепятствовать вербовкѣ голосовъ въ пользу собранія, въ домахъ гражданъ Дофинэ, на папертяхъ церквей, въ лабораторіяхъ всякихъ канцелярій Гренобля.
Гнѣву Бріенна, его "дурному настроенію", какъ писалъ Анри, не было предѣловъ, когда министръ узналъ, что всѣ его угрозы безплодны.
Его внутренняя болѣзнь сжигала ему кровь, на него находили порывы безумнаго раздраженія. Тѣмъ не менѣе, Анри не смущался.
5-го іюля мы застаемъ его у Бріенна; по словамъ самого Анри, онъ говоритъ съ нимъ о "возбужденіи народа, готоваго дойти до послѣднихъ крайностей".
У обоихъ собесѣдниковъ замѣтно въ разговорѣ повышеніе въ тонѣ. Чѣмъ болѣе Вирье умолялъ министра "не нарушать проекта", тѣмъ болѣе Бріеннъ горячился, въ концѣ концовъ онъ вскричалъ:
— Никогда маршалъ де-Во не потерпитъ этого собранія въ Греноблѣ, которымъ вы меня пугаете!. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Не подозрѣвая, какой будетъ сдѣланъ выводъ изъ отвѣта министра, Вирье въ точности передалъ его своимъ друзьямъ.
Неизвѣстно, кто вывелъ заключеніе изъ этихъ словъ, что въ Визилѣ возможно то, что не дозволено въ Греноблѣ. Но самъ маршалъ де-Во какъ будто присоединился къ этому взгляду.
Онъ тоже игралъ словами. Если, указывая на ружья своихъ солдатъ, онъ говорилъ "о десяти тысячахъ замкахъ, чтобы запереть двери Гренобльской ратуши", онъ не говорилъ о дверяхъ замка въ Визилѣ, тѣмъ болѣе, что нѣсколько человѣкъ изъ дворянъ заявили ему, что они уже связаны даннымъ честнымъ словомъ.
— Слово, данное честнымъ человѣкомъ, свято: никакая пушка не должна заставить ему измѣнить, — было отвѣтомъ маршала. И въ то же время онъ писалъ Бріенну, что единственная услуга, какую оставалось ему оказать, это урегулировать собраніе, котораго въ настоящее время уже нѣтъ возможности не разрѣшить. И вотъ такимъ-то образомъ столько честныхъ людей, совершенно спокойно, по общему соглашенію, низвергли въ Визилѣ всѣ основы монархіи, на какихъ держалась она.
Перечислять ли всѣ требованія, какія обсуждались въ этотъ достопамятный денъ? Выборная система для всехъ должностей, двойное представительство третьяго сословія, поголовное голосованіе. установленіе налоговъ сословіями — все это было принято въ одно засѣданіе, которое началось утромъ и кончилось въ полночь.
Братскія вечери, въ которыхъ принимали участіе болѣе четырехсотъ гостей, задавались Клодомъ Перрье. "И пока записывалось каждое рѣшеніе, — гласитъ преданіе того времени, — эти чувствительные люди, связанные самою тѣсною дружбою, разгуливали въ помѣщеніи конетабля… Подъ тенью деревьевъ ихъ оживленныя рѣчи отражали въ себѣ интересы, которыми они были поглощены, и самыя сладкія надежды рисовались ихъ искреннему патріотизму".
Революція уже обнаружила свои сельскіе вкусы, какіе ей пришлось выставлять напоказъ въ ея болѣе дурные дни. Но если этотъ пастушескій лиризмъ у подошвъ Альпъ былъ только смѣшонъ, въ Парижѣ онъ носилъ характеръ настоящаго возмущенія.
Анри понялъ это. Призванный изъ первыхъ, затѣмъ сдѣланный прокуроромъ-синдикомъ (секретаремъ) собранія, онъ остался въ Парижѣ…
"Мой отецъ, — пишетъ m-lle де-Вирье, — вѣчно раскаивался бы въ своемъ участіи въ этомъ жестокомъ покушеніи на королевскую власть, онъ, который уважалъ ее на столько, что позднѣе готовъ былъ пожертвовать за нее жизнью…"
Но въ то время, какъ великіе помыслы, героическое самоотреченіе этого сердца были еще не выяснены, побужденія его были перетолкованы. Чернь, которая привыкла унижать то, что ей непонятно, не въ состояніи была постичь этого соединенія безконечнаго уваженія къ королевской власти съ великодушнымъ ратованіемъ за свободу.
Не мало удивились бы всѣ тѣ, кто считалъ его солидарнымъ со всѣми разрушительными стремленіями, увидавъ его на другой день послѣ событій въ Визилѣ, у перваго министра, которому онъ передавалъ, — это его подлинныя слова, — "что дофинцы утратили всякую мѣру".
Франсиско Гойя-и-Лусьентес (1746–1828) — художник, чье имя неотделимо от бурной эпохи революционных потрясений, от надежд и разочарований его современников. Его биография, написанная известным искусствоведом Александром Якимовичем, включает в себя анекдоты, интермедии, научные гипотезы, субъективные догадки и другие попытки приблизиться к волнующим, пугающим и удивительным смыслам картин великого мастера живописи и графики. Читатель встретит здесь близких друзей Гойи, его единомышленников, антагонистов, почитателей и соперников.
Автобиография выдающегося немецкого философа Соломона Маймона (1753–1800) является поистине уникальным сочинением, которому, по общему мнению исследователей, нет равных в европейской мемуарной литературе второй половины XVIII в. Проделав самостоятельный путь из польского местечка до Берлина, от подающего великие надежды молодого талмудиста до философа, сподвижника Иоганна Фихте и Иммануила Канта, Маймон оставил, помимо большого философского наследия, удивительные воспоминания, которые не только стали важнейшим документом в изучении быта и нравов Польши и евреев Восточной Европы, но и являются без преувеличения гимном Просвещению и силе человеческого духа.Данной «Автобиографией» открывается книжная серия «Наследие Соломона Маймона», цель которой — ознакомление русскоязычных читателей с его творчеством.
Работа Вальтера Грундмана по-новому освещает личность Иисуса в связи с той религиозно-исторической обстановкой, в которой он действовал. Герхарт Эллерт в своей увлекательной книге, посвященной Пророку Аллаха Мухаммеду, позволяет читателю пережить судьбу этой великой личности, кардинально изменившей своим учением, исламом, Ближний и Средний Восток. Предназначена для широкого круга читателей.
Фамилия Чемберлен известна у нас почти всем благодаря популярному в 1920-е годы флешмобу «Наш ответ Чемберлену!», ставшему поговоркой (кому и за что требовался ответ, читатель узнает по ходу повествования). В книге речь идет о младшем из знаменитой династии Чемберленов — Невилле (1869–1940), которому удалось взойти на вершину власти Британской империи — стать премьер-министром. Именно этот Чемберлен, получивший прозвище «Джентльмен с зонтиком», трижды летал к Гитлеру в сентябре 1938 года и по сути убедил его подписать Мюнхенское соглашение, полагая при этом, что гарантирует «мир для нашего поколения».
Константин Петрович Победоносцев — один из самых влиятельных чиновников в российской истории. Наставник двух царей и автор многих высочайших манифестов четверть века определял церковную политику и преследовал инаковерие, авторитетно высказывался о методах воспитания и способах ведения войны, давал рекомендации по поддержанию курса рубля и композиции художественных произведений. Занимая высокие посты, он ненавидел бюрократическую систему. Победоносцев имел мрачную репутацию душителя свободы, при этом к нему шел поток обращений не только единомышленников, но и оппонентов, убежденных в его бескорыстности и беспристрастии.
Мемуары известного ученого, преподавателя Ленинградского университета, профессора, доктора химических наук Татьяны Алексеевны Фаворской (1890–1986) — живая летопись замечательной русской семьи, в которой отразились разные эпохи российской истории с конца XIX до середины XX века. Судьба семейства Фаворских неразрывно связана с историей Санкт-Петербургского университета. Центральной фигурой повествования является отец Т. А. Фаворской — знаменитый химик, академик, профессор Петербургского (Петроградского, Ленинградского) университета Алексей Евграфович Фаворский (1860–1945), вошедший в пантеон выдающихся русских ученых-химиков.