Роман потерь - [2]

Однако, возможно, моя печаль эгоистична, потому что Изуми переступила пределы не только слова, но и самого времени. Она покинула этот полный иллюзий мир, и я сама скоро тоже отрекусь от него. Ее жертва была беспредельной. Она отбросила жизнь, тогда как я лишусь только жалкой толики свободы, которую мне сохранили, после того как моя репутация была безвозвратно погублена слухами и ложными обвинениями.

Кто явился источником этих слухов, станет ясно в ходе повествования. Мои читатели откроют, что Изуми страдала от злословия так же, как и я. Если автор предпочла изобразить Изуми не менее способной к обману и лжи, чем она сама, тогда нам, видимо, следует считать ее суждения столь же искаженными, как ее почерк.

Мне кажется невероятным, что когда-то они были подругами. Я ничего не знаю о том безмятежном времени. Мне было всего шесть лет, когда они прибыли ко двору. Но тут прослеживается некое совпадение — фатальное стечение обстоятельств? — их обеих послали в столицу во второй год правления моего отца. Обе они были дочерьми наместников провинций, хотя семья Изуми более знатная. Обе получили домашнее образование и отлично знали классиков; обе с молодых лет прекрасно писали. Моя мать, которая всегда поощряла таланты, была рада принять их к себе на службу.

Какими наивными они, думается, были, эти две провинциалки. Интересно, что они почувствовали, когда впервые вступили в девятикратно увеличенное пространство? Перед ними возвышался Большой парадный зал с зеленой остроконечной крышей и ярко-красными опорами. Наверное, он показался им огромным, как целый город. Что они подумали, когда помимо этого зала обнаружили другие здания самого разного размера и вида, просторные сосновые рощи, сады, полные таких редких и дорогих растений, что каждое старое дерево или заросль бамбука имели свое собственное имя?

А когда их поселили в покоях дворца, где они должны были вести уединенную жизнь, были ли они покорены красотой, которая их окружала? Произвели ли на них впечатление ширмы из узорного шелка, китайские манускрипты, решетчатые окна? Нравилось ли им прогуливаться во дворах под изящными деревьями — нежными красновато-лиловыми грушами и сливами и павлониями с фиолетовыми цветами?

Их новые знакомые казались им, наверное, богатыми и исключительными людьми. Все эти женщины с длинными, струящимися волосами в одеяниях цвета глицинии и хризантемы — какими безупречными представлялись они, приводя в недоумение своим множеством: супруги, подруги, наложницы, титулованные вдовы и принцессы должны были казаться столь же непогрешимыми, как богиня Каннон во всех ее воплощениях.

Интересно, сколько прошло времени, прежде чем эти девочки поняли, что их новая обитель была скорее тюрьмой, чем приютом? Когда, в какой момент начали они скрывать под пудрой на лице двуличие, лживые жесты и поступки, заговоры и интриги?

И в себе самих они обнаружили ту же ложь. Многим из вас знакома история их соперничества, поскольку к тому времени, когда моя мать стала императрицей, все уже было совершенно очевидным. Сначала казалось, что дело в профессиональном честолюбии. Как яростно добивались они благосклонности моей матери! Никто не прилагал столько усилий, чтобы сочинить лучшие стихи или написать остроумное письмо. Их произведения передавались при дворе из рук в руки, пока каждый из нас не познакомился с ними.

Когда их соперничество распространилось и на предмет их любви, появилась озлобленность. Обе они попали под власть одного беспринципного человека (даже сейчас его имя заставляет меня испытывать такую горечь, что я не буду его называть), и их дружбе пришел конец. Сначала напряжение между ними было едва заметно, но вскоре оно вылилось во взаимные публичные оскорбления, мстительные выпады. Виновницей, вне всякого сомнения, была автор этой рукописи, а Изуми прилагала усилия, чтобы не сдать своих позиций.

Однако и Изуми не была безгрешной. Я сама пострадала от ее молчания. Менее снисходительные, чем я, люди ставили ей в вину скрытность. Но подозревать ее в преступлениях, описанных в этом повествовании, означало бы поставить ее на одну доску с соперницей, а я принадлежу к тем, кто отказывается верить, что она была способна на предательство.

Что касается позора Изуми и россказней, которые окружали ее имя, то следует помнить, что в то время я была удалена от двора по не зависящим от меня причинам. Сведения о скандале, которыми я располагаю, скудны и недостоверны, и я так и не смогла прийти к удовлетворительному заключению о том, что произошло на самом деле.

Вы увидите, что мое изгнание было на совести той же женщины, что оклеветала Изуми. Как явствует из этих записок, ревность так исковеркала ее характер, что она стала искать возможность навредить Изуми, распространяя ложь обо мне. Она обвинила меня в обмане, в чем ей самой не было равных. За ее ложь я заплатила тремя долгими годами. А Изуми, хотя она очень скоро поняла вероломство своей соперницы, заплатила за ее клевету более дорогую, чем я, цену: судьба была к ней немилосердна.

Возможно, самой большой несправедливостью оказалась ее привязанность к человеку, который принес столько несчастий моей семье. Именно он погубил доброе имя моей сестры, из-за него ее с позором изгнали из Храма Изе. Именно из-за него наш отец отрекся от нас, и он же был причиной постоянного разлада между нашими родителями.