Роман одного открытия - [5]

Женщина откинулась на спинку качалки, закуталась в бархатную накидку и углубилась в чтение, прислушиваясь к шепоту моря. Ее глаза скорбно затуманились.

УТОПИН

ПРОЛОГ

Нельзя сказать, что это произошло в те дни, когда редкие открытия давали первые толчки цивилизации и обещали человеку свободу и полное господство на земле.

Это радостное время восхода ушло вместе со свежестью чувств и чистым утренним восторгом.

Давно уже техника опоясывала стальными поясами оба полушария. Земля стала похожей на яблоко, на котором червяк выточил вдоль и поперек борозды. Кипела металлическая жизнь по ее трем геометрическим измерениям. Как будто роса перестала умывать землю, и она потеряла свежесть, которую в старину называли девственностью…

Конечно, это впечатление получалось при, так сказать, беглом взгляде, брошенном с высоты птичьего полета. Жизнь была все такая же суматошная и суровая. Грязь покрывала дороги как квинтэссенция материи, а болота, сейчас еще более черные, отражали бегущие в небе белые облака.

Ночами появлялись и луна, и звезды. Все также глубоко дышали горы, и синие вершины румянились на восходе.

Все еще по проселкам скрипели возы, запряженные волами. Человек ходил сгорбленный, в овчинном тулупе, похожий на пращура — доисторического пастуха.

Вблизи жизнь оставалась бесконечно запутанной и скверной. Цивилизация не принесла свободы. Рабство только сменило одежды. И те, кто не дорос прозреть, обвиняли машину.

Старое осталось в законном сожительстве с новым. Исчезли только поэзия и мифы.

При таком широком кругозоре происшествие, являющееся предметом нашего рассказа, само собою разумеется, не может считаться каким-то совсем из ряда вон выходящим событием.

История культуры уже знала бесконечное количество подобных происшествий. Открытия и изобретения требовали жертв на всех меридианах так же естественно, как естественно умирали и рождались люди.

Всегда так было. Чем зрительное поле ближе, тем больше по объему и значению предмет наблюдения. Не является ли для нас величайшим событием наша собственная жизнь, как проходящая на наших глазах, и особо значительными — наши страдания?

Позавчера вечером, когда начинается наш рассказ, не произошло ничего такого, что можно было бы принять за примету предстоящего события.

Широкая столичная улица в этот час, как всегда, когда часы отбивали полночь, была безмолвна. На нее давили огромные жилые дома с черными глазницами… Удивительно как вырастали так скоро и еще скорее делались второй природой города.

На потемневших плитках мостовой, на которых заглохли последние шаги, кое где поблескивал отсвет электрических фонарей; он словно стекался тонкими струйками и тек как золотой ручеек вниз по улице или совсем неожиданно повисал на потушенной витрине, как прозрачная завеса. Быстрый автомобиль, проезжавший по улицам, оставлял в тишине ночи легко исчезавший след.

И вот: внезапно произошло то, что совсем не ожидалось в таких спокойных декорациях.

В одном окне пятиэтажного дома загорелся свет. Он лизнул прозрачным языком сухие ветви молчаливо застывшего тополя — в домах было столько окон, что в этом не было ничего необыкновенного. Какая-то фигура шевелилась в освещенном квадрате окна. Сдавленный крик, пронизанный далеким визгом женщины или ребенка, — и тяжелая огромная тень, как подстреленная птица, перевернулась и с треском растянулась на мостовой…

Черный ботинок отделился, скользнул в луч света, как детская лодочка, и замер безнадежно умиротворенный…

Наш рассказ совершенно очевидно не может начаться именно с этого места. Как читатель уже догадывается тут произошло нечто непоправимое. Если подобный прыжок не носит случайного характера, он ни в коем случае не может послужить началом человеческой истории. Смерть, которая сопровождает такой решительный шаг, снимает любую завесу. Она кладет конец истории. Начало, очевидно, нужно искать раньше.

Рассказать историю некоего человека, конечно, дело весьма трудное. Оно становится еще трудней, когда история кончается таким образом. Тут не достаточно описать внешние события жизни, какой бы короткой она не была. Нужно разобраться какими путями шли мысль, чувства, воля. Как внешние события отражались на внутренней жизни человека. Нужно установить какие новые узлы переживаний давали толчки поступкам, словам, делам. Как, одним словом, развивался характер, приспособляющийся к среде и созревающий под влиянием внешних воздействий и скрытых внутренних сил. И какое непреодолимое горе нарушило в конце концов биологическую гармонию, чтобы в один прекрасный вечер довести человека до такого изумительного поступка: открыть окно на пятом этаже и полететь на каменную мостовую головой вниз.

И не появляется ли вдруг малюсенькое, величиной с пшеничное зерно, любопытство?

В чем дело, действительно? А вдруг этот человек в середине падения, в просветлении инстинкта самосохранения, испытал бешеное желание вернуться назад и закрыть окно — чтобы ночью не простудиться и не получить насморк?

Ведь нелепость такой предусмотрительности очевидна. Человек уже растянулся на мостовой, и темные струйки его крови тянутся к тонкому ручью света.