Роман одного открытия - [13]

Жизнь возобновлялась моложе, жилистее, пропитанная тем же острым запахом папоротников, смолы, хвои. Соки этой жизни словно переливались в кровь лесничего. Ему казалось, что он растет вместе с молодым лесом, что его кожа грубеет одновременно с корой деревьев, что он темнеет под горным солнцем и на ветру…

На доклад Белинова он попал не совсем случайно. Его влекла реалистическая правда взглядов ученого, с которыми он познакомился еще в студенческие годы в некоторых журналах по природоведению, в которых уже сотрудничал молодой Белинов.

Что в основе всего лежит вещество и сильная, суровая проза, он понял, скитаясь по нашим вековым лесам.

В лесах он понял и основные законы органической природы — приспособление к среде в борьбе за жизнь.

В лесу появлялись тысячи возможностей существования, которые по тысяче разнообразных способов утверждали себя. В лесу все имеет вес, все имеет значение, получает право на жизнь на своем месте. И при ожесточенной борьбе за свет, за жизненное пространство, за влагу деревьев-гигантов: дубов, буков, сосен, имелось место и для неисчислимой мелкоты: кустов, лекарственных растений, трав, грибов, мхов.

Он видел мощное единство природы в лесу, в котором тысячи разновидностей растительного мира, с одинаковым правом на жизнь, питались, размножались, стремились к воздуху и солнцу или прятались в сыром полумраке, превращая в новую силу энергию, высасываемую из земли.

В человеческом обществе это единство было нарушено: сильный уничтожал слабого, лишал его свободы, жизненных соков…

Изобретение Белинова возвращало нарушенное общее право на жизнь, свободу, творчество, или это были только иллюзии беспомощности?

Радионов не любил лжи и туманных слов. В винном погребе отца он достаточно наслушался пьяных бредней и излияний.

Когда-то в старших классах он был охвачен духом противоречия, протестовал против сухой школьной дидактики, пил со своими товарищами по целым ночам. Читал запрещенную литературу: Пшибышевского, Октава Мирбо, Арцибашева, Ницше… Тогда он был охвачен чуждыми ему фантазиями: ловить звезды и кататься на велосипеде по млечному пути. А на утро он с трудом приходил в себя среди беспорядка ночного пьянства, остатков еды и разлитого пива.

Ему вспомнилось, что он сам восхищался своими выходками под пьяную руку. Однажды он прыгнул в театре с балкона в партер, не причинив себе никакого вреда. Друзьям пришлось спрятать его от усатых полицейских в дамской уборной. В другой раз, раздевшись нагишом, он стащил извозчика с козел, сел на его место и торжественно катал веселую компанию мимо женской гимназии. Озорники забаррикадировались в хижине на виноградниках и угрожали, что подожгут ее и сгорят вместе с нею, если попробуют их наказать. В большой праздник, когда город был иллюминирован, он совершенно спокойно прошел через главную площадь в одних кальсонах и, пока возмущенное гражданство успело выразить возмущение, скрылся в лабиринте переулков. Позже он отказался от подобных проделок. Попавшая ему в руки книга Гамсуна «Пан», произвела на него огромное впечатление. Но потом оно выветрилось. Деловая жизнь укрепила его нервы и восстановила душевное равновесие, нарушенное разлагающим канцелярским духом гимназии и литературой, возбуждающей низменные страсти, разжигающей развинченное воображение.

В работе понял две важных вещи — целесообразность подлинного труда и значение меры. Его уже закаленная воля вернула ему это чувство меры, которая окончательно укрепила его дух и позволила полностью взять себя в руки. Благодаря чувству меры и вкусу к простой, естественной жизни, в самые опасные годы, он избежал соблазнов публичного дома. Позже несколько бурных, кратковременных связей пробудили в нем грубое сознание того, что он мужчина. Он понял самое главное: здоровая сила без притворства и без лжи, согретая теплотой человеческого чувства, вот что дорого нашей здоровой и мудрой женщине. Он умел взять, но знал, что надо и дать. Иногда он чувствовал, что тонет в странных желаниях — и спешил выйти на чистый воздух. Сила воли, в корне пресекавшая соблазны, которые могли бы его запятнать, уменьшить чувство самоуважения, некоторые считали жестокостью.

Сейчас в докладе Белинова он почувствовал в первый момент опасный наркоз. После утверждения на материалистической основе всего человеческого бытия, ему показалось, что он делает прыжок в метафизику, в иррациональную духовность посредством новоизобретенного гормона. Толкать своим утопином человеческий ум в тупик поэтических бредней, на капризы артистической жизни, рецепт ли это для каждого человека?

С детства он возненавидел слезливую сентиментальность, импульсивное сумасбродство, охватывавшее людей, перепившихся вином из отцовского погреба. Разноголосое пение, надрывные декламации, пьяный пафос, фантастические проекты, жесты — все это напомнило ему плохой фильм — были ему отвратительны.

Позже, желая быть мужчиной, сам попробовал. Теперь он понял, что стоит здоровая сила, которая передвигает горы и пробивает туннели, ясного мышления и зоркого глаза орла. Широкий полет ума, который почувствовал просторы, погрузился в полезную и напряженную жизнь, нивы, зреющие под солнцем, луга, голубые вершины, кузнечики и жаворонки — жизнь на земле, в воздухе — песня и труд, и чувства, восприимчивые к истине, к мудрости земной жизни.