Роман межгорья - [7]

— В голову не приходило, Любик! По мне, знаешь… То есть, я хочу сказать, что Соня, наверное, имела в виду себя. Конечно, это наполнило бы их дом новым содержанием, разумеется, новые заботы украсили бы их семью, укрепили бы их… — хотел было сказать «любовь», да закашлялся и оборвал на полуфразе.

— Соня жаловалась, что ее муж возражает…

— Виталий Нестерович? Чудак…

— Она спрашивает: почему и у нас нет ребенка… — Любовь Прохоровна окончательно смутилась и не досказала.

— Гм, придут же в голову такие мысли. И что ты ей ответила?

— Ты же знаешь Соню. Да еще эти слезы… Сказала ей, что в голову взбрело. Сошлись мы так неожиданно, еще не привыкли друг к другу, как они. Наши души не успели до супружества слиться…

— Этого можно было и не говорить^ — перебил ее муж. — Души, души… Конечно, в любви мы друг друга взаимно нё обогатили.

— Не говори глупостей, Женик, полная взаимность! — резко отрезала Любовь Прохоровна. — Любовь, любовь… Соня говорит о ребенке… Мы с тобой вошли в супружеский дом будто в разные двери и заблудились по дороге к семейному счастью…

— А, вот ты о чем…

И Храпков припомнил неприятную страницу своей разгульной молодости, болезнь. Он почувствовал, как кровь приливает к лицу. Евгений Викторович хорошо понимал, что хотя жена и занята будто бы, но ждет от него ответа.

— В самом деле, Любик, у нас еще будет семья… У нас с тобой разница в летах, может быть, и в темпераменте, а это, знаешь, имеет огромное значение… Я вовсе не против, чтобы в нашем доме был такой пухленький, такой смешной и милый ребеночек. Третий год живем… — и совсем неожиданно добавил: — Может, тебе следовало бы побывать у специалистов?

— Не знаю… — вспыхнула она, пожав плечами. И тут же с сердцем бросила в ящик белье и, красная, как жар, быстро ушла в кабинет Евгения Викторовича.

…Появились врачи-специалисты — на этом настоял Евгений Викторович. Весьма вежливые, пускай и пожилые, акушер и гинеколог своим вмешательством оскорбили ее. Протирают тяжелые очки, осматривают, рассуждают, говорят.

— Бесспорно, у вас еще будет семья… — давали заключение врачи. — Горный воздух, на месяц-два перемена климата, впечатлений. А главное, мадам… не падайте духом…

И они оставили молодую женщину одну со смешанным чувством страха и обиды, стыда и удивления.

А иногда Любови Прохоровне казалось, что так, может, и лучше! У нее нет детей, она сама хотела бы еще чувствовать себя ребенком, боялась, не понимала того, что значит быть матерью. Только церковный обряд венчания сделал ее женою врача, женщиной.

Уродовалась юность, калечилась душа, на ней оседала ржавчина оскорбления.

…Так началась семейная жизнь Любови Прохоровны.

III

Как раз в эти критические для их супружеской жизни дни и появился в Намаджане Саид-Али Мухтаров.

Он возвратился в родные края после долгих лет жизни за пределами Узбекистана. Отрочество и студенческие годы он провел в Баку, а потом в шумном Петрограде. Принимал активное участие в великом Октябрьском‘перевороте и гражданской войне, а затем заканчивал образование в Москве. Ранней весной 1927 года судьба забросила его вначале в зеленеющий межгорный Чадак, а оттуда — в Намаджан.

Поздно вечером, после утомительного заседания, патриоты города повезли его в самый живописный уголок городка — на островок. Он восторгался парком, чайханами, разноцветными фонариками и песнями — соревнованием поэтов-певцов. На следующий день явился сюда снова и среди чайхан, и фонариков, и перепелок в клетках вдруг увидел чету Храпковых.

Очарованный изящной женщиной, удивленный ее подчеркнуто-шаловливым обращением с неуклюже-мешковатым мужчиной, Саид-Али стоял как вкопанный, он не в силах был оторвать глаз от Любови Прохоровны. Он следил за ее девичьей походкой, за каждым движением бровей, за трепетом ее нежных уст.

На островках вокруг нарастал вечерний гул. Грохочущий шум водопадов, рев ослов и крики людей ошеломляли. Нары чайхан, покрытые коврами и циновками, нависли над прудом под сенью тополей. На нарах по-хозяйски лежали или сидели, поджав ноги, всегда праздные люди, пили кок-чай без сахара и пели под аккомпанемент карнайчи, игравших на дутарах и бубнах.

Саид-Али шел сегодня в этот парк, намереваясь отдохнуть от дневной беготни, насладиться ароматным кончаем и послушать солистов, соревнующихся в исполнении старинных узбекских песен. Еще вчера вечером он заметил, что здесь, как и в Чадаке, жизнь текла по-старому, и свежему человеку все казалось каким-то потусторонним, чужим. Давным-давно, будто во сне, он так же жил, так же пил из одной пиалы со всеми кок-чай, слушал певцов. В песнях отражалась печальная история отцов, их грусть пробуждала усыпленные совсем другой, новой жизнью воспоминания о далеком детстве.

На широких нарах, покрытых потертым от времени бухарским ковром, Саид-Али увидел вчерашних знакомых дехкан. Среди них были два известных певца. Перед собой они держали наготове разукрашенные цветами жестяные подносы, чтобы ими резонировать голос. Вскоре должно было разлиться по парку, пронестись между тополями и вырваться в безоблачное звездное небо захватывающее, словно сверхъестественное рыдание, восточное пение с подносами.