Роман лорда Байрона - [78]
Было время, когда каждое сердечное излияние сохранялось втайне, предназначенное только для другой пары глаз, и переправлял его крылатый Меркурий, прижимавший палец к губам. Теперь со всякого небезынтересного письма снимается копия, едва ли не всегда самой Отправительницей (ведь если слабый пол и не завладел этим занятием всецело, то, во всяком случае, держит контрольный пакет), — дабы при желании передавать копию из рук в руки, если она того заслуживает. Недалекая дуэнья, которой Али должен был адресовать послания, предназначенные для Сюзанны, отнюдь не полагала несовместимым с вверенными ей обязанностями — прежде чем заменить обертку письма — предварительно снять копию, чтобы на досуге предаться над нею размышлениям.
Может показаться странным — а возможно, и нет, — что, если на протяжении многих месяцев (чуть ли не целого года и дольше) Али и Сюзанна ни разу не встречались, теперь редко выпадала неделя — да что там, порой и дня не проходило — без того, чтобы они где-то не оказались вместе, и не на короткое время. Подобное обстоятельство — уж точно не авторский прием (хотя течение Повести и зависит от воли Автора), но безотчетная женская мудрость, вечно способная поражать Мужчин, которые, как правило, склонны приписывать нечаянное столкновение с предметом своей страсти чудесной игре Случая. Итак, однажды Али с Сюзанной, как недвусмысленно выражаются англичане, очутились в бильярдной — великолепном зале, со стен которого смотрели портреты рыцарей в доспехах и дам в шелках. Беседа между ними носила самый светский характер — за исключением тех случаев, когда направляемые ими три шара сталкивались, повинуясь Ньютону — угол падения равен углу отражения, — тогда замечания касательно Победы иди Поражения, которыми оба игрока обменивались, имели двойной смысл, скрытый от чужаков. Тем временем в зале не прекращался разговор, обрывки которого долетали и до их ушей.
«Вы слышали? Буонапарте бежал с Эльбы, Париж взят!»
«Что, опять? Думаю, это событие станет ежегодным — как лето, так брать Париж, — впрочем, сожалею, да»,
Али — Сюзанне: «Третий шар только глаза мозолит. Если его убрать, партия пошла бы на лад».
«Но разве суть игры не в том, чтобы он присутствовал?»
«Мне он не нужен. Охотно отправил бы его в угол, чтобы этим двум было удобней вместе». В этот момент Али случайно поднял глаза и, оцепенев от ужаса, увидел, что мистер Енох Уайтхед — тот самый, о ком он рассуждал (правда, иносказательно), — остановился не далее чем в двух ярдах от них — и Али, пораженный, перевел взгляд на Сюзанну.
«Он ничего не слышит, — тихо произнесла Сюзанна, — или почти ничего. Вам нечего бояться». И беззаботно принялась натирать кий мелом. Однако Али, горевшему от стыда, вспомнился его последний разговор с отцом — также у бильярдного стола! — вспомнились отцовские слова о мистере Уайтхеде: дескать, он туговат на ухо и мало что заметит, а потому супруга сможет делать все, что ей заблагорассудится, — так уж в мире заведено. Стыд — ужас — но не раскаяние — ибо теперь изъян мистера Уайтхеда был принят Али в расчеты, какие всегда ведет знатный Арифметик, Beнерино дитя, и без которых земля перестала бы вращаться. Игра продолжалась, и длился негромкий разговор, шары катились по сукну, но теперь игроки не боялись рисковать.
Между этими тремя общественными молекулами произошло немало сходных столкновений (и отклонений, еще более мучительных), пока Али совершенно не удалился от Светской Жизни, уединившись в своем жилище, и в поисках мудрости не взялся за чтение античных авторов — засиживался за книгами далеко за полночь, когда уже начинали тяжелеть веки, и набирался сурового здравомыслия, однако наше повествование — не учебные прописи, и повторять эти истины мы здесь не станем. Однажды пасмурным утром Почта доставила Али письмо — но не от Сюзанны, а от мисс Катарины Делоне. Письмо, как это было свойственно и самой юной леди, отличалось прочувствованностью и точностью выражений — речь шла об их недавних встречах, которые, как оказалось, обладали куда большей важностью, нежели Али (чьи мысли зачастую витали где-то далеко) себе это представлял. «Я не принадлежу к тем, кто способен изобразить чувство, которого на самом деле не испытывает, — писала мисс Делоне. — Я на собственном горьком опыте убедилась, что не всегда выказываю свои действительные чувства, чем ввергаю близких, кому более всего желала бы открыть всю душу, в некоторое замешательство — это может отвратить их от меня — что было бы для меня истинным горем. Помню, что в наших беседах я рассуждала об Идеале Мужчины, над качествами которого размышляла долго, — и составленный мною образ, полагаю, являет полное совершенство во всех отношениях — однако я отнюдь не имела в виду утверждать, будто завоевать мое расположение способен только тот, кто соответствует Идеалу
