Роман-газета для юношества, 1989, №3-4 - [52]

— Битте шен… тринкен вассер. Пить.

— Вот тебе вассер, фашист, — сказала Лена и плеснула ему воду в лицо. — Битте.

— Ду бист… — сказал он, облизывая губы. — Злая.

— А ты добрый, фашист? — Лену трясло от нервного возбуждения и ненависти. Ишь, разлегся на кровати! Кормят его тут! А там страдают тысячи наших. — Добрый, да? А может, это ты убил моего отца?

— Вассер… — опять попросил немец. — Жарко.

— Сейчас я тебя остужу, — сказала Лена и протиснулась к окну, отдернула тяжелую штору и распахнула окно настежь. Воздух ледяным потоком хлынул в помещение. Лена подошла к немцу и сбросила с него одеяло. Потом с другого, третьего, еще с кого-то. Вот!

— Ну как, немец? Гут? — спросила она, возвращаясь к Курту.

— Ду бист майн Тод. — Немец криво улыбнулся, напряг память, подыскивая русские слова. — Не думал, мои смерть… будет иметь вид такой симпатичной девушка.

Снег сыпал в окно, падал на его крепкую голую шею и широкую, обтянутую бинтами грудь. Сырые волосы на его лбу затвердели и покрылись тонким ледком. Не мигая, все так же улыбаясь, немец глядел в глаза Лены, а она — в его белеющее лицо.

— Ка-альт… О, ка-альт! — разносились по всей палате слабые голоса. Люди копошились в койках, стонали, шарили руками по полу, ища одеяла.

«Подохните тут все до утра, — торжествуя, думала Лена. — И ты, Курт, со своей улыбкой на подлом лице…»

Она распахнула дверку печки, дрова горели плохо, пузырились, шипела на комьях поленьев пена. Лена присела у печки, поежилась и окинула плохо освещенную палату беспокойным взглядом. Поднялась, прислонилась к стене. И почувствовала на своем лице взгляды двух десятков пар глаз. Желтые, восковые лица, черные дыры ртов и страшный блеск просящих и угасающих глаз. Только тот, красивый немец, ариец чертов, не смотрел в ее сторону, не корчился, не стонал, не умолял… Уставившись в потолок, лежал спокойно, ждал смерти, которая уже дышала ему в лицо морозным ветром из распахнутого окна палаты.

«Нет, не могу… — в смятении подумала Лена. — Не могу! Но почему я не могу сделать это? Ведь они звери, они убивали… Так в чем же дело? Но я… я не могу стать зверем». Она подбежала к окну, захлопнула его, задернула штору.

— Мейне имя Курт… — еле шевеля заледеневшими губами, сказал Шменке, когда Лена накрывала его одеялом. — А как… тебя? Ты мой смерть… или жизнь?

— Ненавижу, — процедила сквозь зубы Лена. — Да, я — твоя смерть.

Она накрыла одеялами остальных, машинально поправила подушки, набросала в печку побольше дров и снова села к огню, и почувствовала, как из дальнего угла глядит на нее тот немец. Курт. Она медленно налила в стакан воду, поднялась и направилась к нему. «Много ран. Все равно подохнет…» — будто оправдываясь перед собой, подумала она и, приподняв голову немца, поднесла стакан к его губам.

Уже в полной темноте шли Володя и мама домой. Измученные страшными событиями дня, опустошенные. Возле дома Жеки Володя замедлил шаги, завернул к другу. Жека открыл дверь, молча пошел впереди него по коридору. В комнате, в которой жил Жека, было так же пустынно, как и в квартире Волковых: кровать, табурет — все остальное сожжено. А на стенах по-прежнему — картины кораблей, курсовые карты и синий, с квадратом посредине, флаг отплытия. В углу — стопа книг: «Остров сокровищ», «20 тысяч лье под водой»… Лоции. Володя взял одну, прочитал заголовок: «Лоция Западного побережья Африки. Часть 1. От Гибралтарского пролива до бухты Рио-дель-Рей».

— Открой и прочитан что-нибудь, — попросил Жека.

«Бухта Фете, или Фетта, — прочитал вслух Володя, открыв книгу наугад. — Для высадки на берег в бухте Фете может быть использован песчаный пляж у подножия утеса. В хорошую погоду здесь можно высадиться с небольшой шлюпки».

— Вот она, эта бухточка, — сказал Жека, ткнув пальцем в карту. — Африка. Гвинейский залив. Как там сейчас тепло. Синие волны накатываются на берег, пальмы… Волк, ты не забыл нашу клятву?

— Нет, конечно.

— Хорошо. Так вот, хоть один из нас, но должен… Ты понимаешь? — Жека прошелся по комнате, подышал в руки, сказал, кивнув на кровать: — Одеяло… отличное, пуховое… Если что со мной случится — забери себе.

Когда Володя протянул маме плитку столярного клея, мама даже в ладоши захлопала. Это был отличный прозрачный клей, хоть газету читай, — клей высшего качества, для краснодеревщиков. А то они такой клей покупают на рынке — черный или черно-коричневый, клей-«копытник», так его называют барыги на Сытном рынке.

Володя растопил печку, мама поставила на нее котелок с водой. Потом аккуратно, стараясь, чтобы не потерялась ни одна крупинка, наломала клей плоскогубцами на маленькие кусочки и несколько из них положила в кастрюлю. Это будет суп «клеевка», в него кладется еще какая-нибудь крупа, если, конечно, такая в доме есть. Крупы было ложки три, и одну мама высыпала в кастрюлю. Соли потом туда немного, два лавровых листика.

Прижавшись друг к другу, накрывшись одеялом, они глядели в огонь и ждали. Вот уже вода закипела. Вкусно запахло лавровым листом. Ярко-желтый свет вдруг прорезался сквозь штору: кто-то ракету бросил, показывая самолетам направление на фабрику «Красное знамя». И тут же с лестницы донесся тоскливый кошачий голос. Володя достал из буфета пустую баночку из-под консервов. Мама отлила в нее немножко густой массы из тарелок — будущего студня, и Володя вышел на лестницу.