Роман для женщин - [32]

— В чем дело? — спрашивает он.

Он придвигает свой стул ближе и заботливо обнимает меня.

— Не знаю, — говорю откровенно. Трясутся руки, а почему — не знаю. Чего-то вроде боюсь.

Я пытаюсь объяснить это поточнее — Оливеру и самой себе. Вероятно, все потому, что я наполовину сирота и к тому же единственный ребенок. Кроме мамы и бабушки, на белом свете у меня никого нет — я имею в виду, никого из моей семьи. С бабушкой уже особенно не пообщаешься. А мама сейчас где-то в облаках в многотонной машине, свободному падению которой с десятикилометровой высоты препятствуют лишь четыре вполне уязвимых мотора…

— Мама где-то над тучами, понимаешь? — в отчаянии говорю я.

Отчасти говорю искренно, отчасти играю.

— Эмоциональное домогательство, — заключает Оливер, продолжая обнимать меня за плечи. — Дешевый трюк, цель которого — заставить меня жениться на тебе и тем самым расширить хотя бы до трех человек круг твоих ближайших родственников.

4

Мы стоим в толпе выходящих и выглядываем маму. Гидравлические двери, отделяющие нас от транзитной зоны, то и дело открываются. И вдруг я замечаю ее: она идет рядом с молодым элегантным азиатом, который везет тележку с ее чемоданом. На маме новое кожаное пальто, которое ужасно идет ей. Я бешено машу рукой. Она улыбается и, окинув нас с Оливером беглым взглядом, останавливается, чтобы проститься со своим чужеземным попутчиком; подав ему руку, что-то говорит по-английски. Вероятно, что-то остроумное, ибо молодой человек громко смеется. Я в нетерпении переминаюсь с ноги на ногу. Наконец мама с тележкой направляется к нам.

— Ну как, два голубка? — говорит она как бы снисходительно. — У вас еще ничего не прошло?

Бросившись к ней на шею, я невольно плачу.

— В чем дело? — усмехается мама. — Он бьет тебя?

— Наоборот. — Я всхлипываю и смеюсь одновременно. — Представь себе, мы несколько раз были в театре. Я никогда не думала, что наши отношения могут выдержать такое длительное испытание… Но у нас получилось!

Мама награждает меня легким воспитательным шлепком и, вынув бумажный платок, вытирает мне слезы.

— Вид у тебя прекрасный, мама. Ты совсем не выглядишь усталой, — изумляюсь я искренно. — Господи, как это у тебя получается?

— Я проспала больше шести часов, — объясняет она мне. — Я свежа, как утренняя роса.

Метафора в самую точку. Именно так мама и выглядит.

— Н-да, — откашливается Оливер, — стало быть, от всей души приветствуем вас, маменька.

У мамы вспыхивает огонек в глазах, но цветы от него она принимает и позволяет ему поцеловать ее в щеку.

— Привет, Пажоут, — говорит она и вновь внимательно нас оглядывает. — Вы жили в палаточном лагере? Или, может, убирали лес?

5

На дворе неласково, сыро. Моросит холодный дождь.

— Святый боже, ну и гнусно здесь! — говорит мама, когда мы выходим из здания аэропорта.

— Да, это тебе точно не Америка! — соглашается Оливер.

Он тянет за собой мамин чемодан, я несу ее ручную кладь. К нам тут же подбегают два таксиста.

— Такси? — обращается к маме более молодой; на нем спортивный костюм и кожаная куртка, на ногах белые носки и пляжные сандалии.

— Нет, спасибо, — отказывается от его услуг Оливер прежде, чем мама успевает что-либо произнести.

Мы проходим мимо такси и направляемся к стоянке.

— Так поцелуй себя в задницу! — раздается позади нас с приглушенным смешком.

Оливер оборачивается, но оба таксиста уже плетутся обратно в зал аэропорта. Мама ошеломленно глядит им вслед.

— Между прочим, — сообщает нам мама, — таможенник на паспортном контроле ковырял пальцем в ухе. А потом той же рукой вернул мне паспорт…

— Вот западло, — говорит Оливер.

— А разве нет? На рукаве формы у него государственный символ! — качает головой мама. — Что эти типы вообще себе думают?!

Мы подходим к последнему ряду припаркованных машин.

— Плюнь на это, мама, — успокаиваю я ее и быстро меняю тему. — Так когда будет свадьба? Вы уже определили дату?

Но маму занимает совсем другое. Она останавливается.

— Позволь мне угадать, — говорит мама Оливеру и безошибочно указывает на его старую «шкоду», — она, да?

Я люблю эту машину, но сейчас вижу ее мамиными глазами: левое крыло другого цвета, местами ржавчина, колеса грязные, выцветший лак… Среди остальных, по большей части иномарок, она выглядит жуткой рухлядью.

— Так это твоя? — смеется мама.

— Бинго, — кивает Оливер.

— Я точно знала, что у тебя именно такое авто, — говорит мама удовлетворенно, столь удовлетворенно, что мне становится даже не по себе.

— «Шкода-105» больше, чем просто авто, — говорит Оливер, открывая побитую дверь. — «Шкода-105» — стиль жизни…

Как бы он ни острил, чувствую, что мамина язвительность ему неприятна. Мы садимся, мама садится сзади. В машине холодно, не убрано, более того, тут всегда чем-то пахнет (Оливер уверяет, что это мои выдумки). Он с шумом заводит мотор.

— Абсолютно беззвучный мотор… — скалится он.

Мне приятно, что ради меня он пересиливает себя. Мы покидаем стоянку.

— Все утверждают, что разница во времени — самое худшее, — раздумчиво говорит мама. — Думало, это неправда. Куда хуже разница в культуре…

Для Оливера это уже чересчур. Он неожиданно оборачивается к маме.