Роман-царевич - [11]
— Ну и глупые песни, нескладные, глупые, гадкие, — обиженно шептала Габриэль, не смея почему-то сказать этого громко.
Роман Иванович предложил идти домой в обход. Предложил очень решительно. Поздно, солнце уже закатилось, да ему и некогда.
— Право, ничего здесь достойного ваших наблюдений не увидите, — сказал он Звягинцеву со своей чуть презрительной улыбочкой. — Лучше я вас полями к дому проведу.
Собрались повернуть. Но откуда-то сразу, из-под спуска вероятно, на дорогу вынырнула кучка сильно пьяных мужиков, бородатых, уже не парней. Они шли по дороге вразброд, покачиваясь, и потому их казалось очень много. В золотистом вечернем свете, на зелено-золотистом поле, вырезывались они четко и темно. Что-то орали, но, подойдя вплотную, замолкли и приостановились.
Вдруг один, вглядевшись, со стремительностью, с нежданной порывностью кинулся в пыль, прямо в ноги Сменцеву. Размашисто перекрестившись, нырнул головой к земле и глухо завопил:
— Прости!
Звягинцев растерянно пятился к канавке, Габриэль цеплялась за него. Литта с любопытством глядела на Сменцева.
— Прости!
— Бог простит, — сказал Роман Иванович равнодушно и ясно.
Мужик поднял голову и, все еще стоя на коленях, опять перекрестился на Сменцева с умилением, как на икону.
— И Бог, и ты прости!
— И я прощу, — так же ровно отозвался Роман Иванович, не двигаясь.
Мужик с усилием поднялся на ноги.
— Ну то-то же. Слышали, ребята? Простил.
— Слышали, чего. Он простит. Встрелся, значит, к часу тебе, — нелепо гудели мужики.
— Душа-то одна, — совсем неожиданно заключил прощенный, ударил себя для чего-то по бокам, и все они гурьбой двинулись дальше.
Звягинцев и Габриэль были уже на боковой дорожке. Литта немного устала. Ее догнал Роман Иванович.
— Испугал вас Федор-кузнец, Юлитта Николаевна?
Она отрицательно качнула головой.
— Богомольный человек, о душе все думает, ну и пьяница здоровый, — продолжал Сменцев.
Литта подняла глаза и сказала со злой насмешливостью:
— Чего богомольнее! На вас крестится.
Но Сменцев точно не заметил насмешки.
— С пьяного что ж спрашивать? — произнес он спокойно и тотчас же прибавил, немного тише:
— Я завтра уезжаю, Юлитта Николаевна.
Она ничего не сказала.
— Вернусь через несколько дней, может быть, через неделю. Извиняюсь, что гостью мою здесь вам подкидываю. Да я уж говорил Алексею.
— Вы не с ней уезжаете, значит?
— Боже меня сохрани. Я ее не звал, за ее фантазии не отвечаю, да вы и сами видите, что с ней серьезных дел иметь нельзя. Останется здесь, так вы… если будете разговаривать…
— Что — я? — резко обернулась к нему Литта. — Что вы меня предупреждаете? Я не знаю ни ее, ни ваших дел, да, по правде сказать, и не желаю в них входить.
Она ускорила шаги, догоняя Звягинцева и Габриэль.
— Какая вы вспыльчивая, — говорил между тем Сменцев тихо, наклонившись к ней. — Рассудите, — увидите, что сердиться не на что. А я приеду, тогда как следует еще поговорим.
Добрели до дома уже почти ночью, в молчании. Даже Звягинцев как-то осел и сник. Ботинки, что ли, ноги натерли.
У самого крыльца Габриэль неловко отстала и обернулась к Сменцеву:
— Так, значит, мне здесь быть, Роман Иванович?
И тотчас же почувствовала, что опять провинилась, нечего переспрашивать раз сказанное. Залепетала, путаясь:
— Я понимаю, верно, письмо это… по письму… заставляет вас…
— Письма, вами привезенного, я еще не читал, — произнес холодно Сменцев. — Прекратим теперь это таинственное совещание.
Габриэль осталась одна у крыльца Стройки. Вплелась в сени, а потом пошла блуждать по незнакомым коридорам. В этом доме все сразу точно проваливались, никого не отыскать.
Глава восьмая
ОТЕЦ ВАРСИС
На пути к станции Роман Иванович прочел наконец привезенное ему письмо.
Ничего неотложного в нем не было. Был адрес, которого он ждал, за которым все равно приехал бы в Петербург, не теперь, так через неделю.
Ну, неважно. Имеет адрес — поедет теперь.
Солнце вечерним золотом обливало песок, серые сосенки и тес новеньких дачек, когда Сменцев в тот же день подъезжал к Луге. В Петербурге он не останавливался, только с вокзала на вокзал переехал.
Без багажа, в той же синей рубахе, с толстой палкой в руках он был похож на гуляющего дачника; шел себе, не торопясь, по улицам запыленного городка. Старался держаться левее. Миновал несколько песчаных, кривых улочек, полузастроенных дачами. Вот, должно быть, и старое шоссе.
Пыльное, широкое. Дач не видно, а в ряд идут темненькие старые городские домики. Внизу лавки кое-где, — хлебная торговля, железная…
«На углу лабаз, а за ним домик диконький, двухэтажный, вдовы Якимовой. Квартирка самая приличная, из залы балкончик, весьма чисто»… было написано в письме.
Лабаз — вот он. А вот и домик диконький.
Роман Иванович, стукнув калиткой, вошел во двор.
— Кого вам? Чего надо? — неприветливо крикнула подтыканная баба, занятая мытьем какой-то лоханки.
— Здравствуй, милая. Я к постояльцу вашему, в гости. Дома ль?
— К батюшке? — смягчилась баба. — Да никак их нету, на прогулку вышли, воздухом пользуются.
Подумав, прибавила совсем ласково:
— Да вы к хозяйке пройдите покеда, к Домне Васильевне. Чай в беседке, в саду, оне пьют. С ними и обождите. Проводить, что ль?
Дневники Зинаиды Николаевны Гиппиус периода Первой мировой войны и русской революции (1914-1917 и 1919 гг.). Предисловие Нины Берберовой.
Давным-давно на севере жила принцесса, которой хотелось найти то, что сильнее времени…
Богема называла ее «декадентской Мадонной», а большевик Троцкий — ведьмой.Ее влияние на формирование «лица» русской литературы 10–20-х годов очевидно, а литературную жизнь русского зарубежья невозможно представить без участия в ней 3. Гиппиус.«Живые лица» — серия созданных Гиппиус портретов своих современников: А. Блока, В. Брюсова, В. Розанова, А. Вырубовой…
Впервые издастся Собрание сочинений Зинаиды Николаевны Гиппиус (1869–1945), классика русского символизма, выдающегося поэта, прозаика, критика, публициста, драматурга Серебряного века и русского зарубежья. Многотомник представит современному читателю все многообразие ее творческого наследия, а это 5 романов, 6 книг рассказов и повестей, 6 сборников стихотворений. Отдельный том займет литературно-критическая публицистика Антона Крайнего (под таким псевдонимом и в России, и в эмиграции укрывалась Гиппиус-критик)
Поэтесса, критик и демоническая женщина Зинаида Гиппиус в своих записках жестко высказывается о мужчинах, революции и власти. Запрещенные цензурой в советское время, ее дневники шокируют своей откровенностью.Гиппиус своим эпатажем и скандальным поведением завоевала славу одной из самых загадочных женщин XX века, о которой до сих пор говорят с придыханием или осуждением.
Поэтесса, критик и демоническая женщина Зинаида Гиппиус в своих записках жестко высказывается о мужчинах, революции и власти. Запрещенные цензурой в советское время, ее дневники шокируют своей откровенностью. Гиппиус своим эпатажем и скандальным поведением завоевала славу одной из самых загадочных женщин ХХ века, о которой до сих пор говорят с придыханием или осуждением.
«Вся в лучах яркого солнца, она как бы сияла. Блаженная улыбка лежала у ней на губах. Огромные глаза смотрели восторженно. Слабый голосок нервно напрягался и дрожал, переполненный чувством радости и веселого, чисто детского торжества. Поза – простая и важная (она высоко поднимала руку с картонной буквой), светлые волосы, беспорядочными прядями свесившиеся на лоб, темный румянец, проступавший на худом и некрасивом лице, скромный серенький костюм, ниспадавший свободными складками вокруг ее хрупкого тела, – все в ней было привлекательно.
«… Посусолил Фита перо:«Предписание № 666. Сего числа, вступив надлежаще в управление, голод в губернии мною строжайше отменяется. Сим строжайше предписывается жителям немедля быть сытыми. Фита». …».
«… На острове на Буяне – речка. На этом берегу – наши, краснокожие, а на том – ихние живут, арапы.Нынче утром арапа ихнего в речке поймали. …».
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Мамин-Сибиряк — подлинно народный писатель. В своих произведениях он проникновенно и правдиво отразил дух русского народа, его вековую судьбу, национальные его особенности — мощь, размах, трудолюбие, любовь к жизни, жизнерадостность. Мамин-Сибиряк — один из самых оптимистических писателей своей эпохи.В восьмой том вошли романы «Золото» и «Черты из жизни Пепко».http://ruslit.traumlibrary.net.
Впервые напечатано в «Самарской газете», 1895, номер 116, 4 июня; номер 117, 6 июня; номер 122, 11 июня; номер 129, 20 июня. Подпись: Паскарелло.Принадлежность М.Горькому данного псевдонима подтверждается Е.П.Пешковой (см. хранящуюся в Архиве А.М.Горького «Краткую запись беседы от 13 сентября 1949 г.») и А.Треплевым, работавшим вместе с М.Горьким в Самаре (см. его воспоминания в сб. «О Горьком – современники», М. 1928, стр.51).Указание на «перевод с американского» сделано автором по цензурным соображениям.