Ролан Барт о Ролане Барте - [38]

Предсказуемый дискурс

Скука предсказуемых дискурсов. Предсказуемость — это структурная категория, так как можно определить модусы ожидания или встречи (одним словом, саспенса), сценой которых является речь (применительно к повествованию такое уже сделано); тем самым мы могли бы создать типологию дискурсов по степени их предсказуемости. Текст Мертвых — молитвенный текст, в котором нельзя заменить ни слова.

(Вчера вечером, после того как это написал: сижу в ресторане, за соседним столиком беседуют двое — не то чтобы очень громко, но очень четким, вышколенным, звонким голосом, как будто они специально учились такому выговору, чтобы их слушали соседи в общественных местах; все, что они говорят, фраза за фразой (упоминая имена каких-то друзей, последний фильм Пазолини), — абсолютно предсказуемый конформизм, эндоксальная система без малейшего просвета. Соответствие между этим никого не выбирающим голосом и неумолимой Доксой — чванная болтовня.)

Замыслы книг

(Эти идеи относятся к разным периодам):

«Дневник Желания» (Желание изо дня в день, в поле реальности). «Фраза» (идеология и эротика Фразы). «Наша Франция» (новые мифологии сегодняшней Франции, или вернее: рад я или не рад быть французом?). «Художник-любитель» (записать, что происходит со мною, когда занимаюсь живописью). «Лингвистика устрашения» (о Ценности, о войне смыслов). «Тысяча фантазмов» (записывать не сны, а фан-тазмы). «Этология

интеллектуалов» (не менее важный предмет, чем повадки муравьев). «Дискурс гомосексуализма» (или же «дискурсы гомосексуализма», или же «дискурс гомосексуализмов»). «Энциклопедия еды» (диететика, история, экономика, география и особенно символика). «Жизнь замечательных людей в одной книге» (прочесть много биографий и выбрать из них факты-биографемы, как это было сделано в отношении Сада и Фурье). «Сборник визуальных стереотипов» («Видел, как в кафе одетый в черное магриб-ский араб с газетой «Монд» под мышкой клеит белокурую девицу»). «Книга/жизнь» (взять какую-нибудь классическую книгу и соотносить с нею все происходящее в жизни на протяжении года). «Инциденты» (мини-тексты, хайку, засечки, заметки, смысловые эффекты, все то, что опадает подобно листве)¹ и т. д.

1. Incident по-латыни означает «падающее». Под названием «Incidens» был посмертно опубликован сборник записей-миниатюр Барта.

Отношение к психоанализу

В его отношении к психоанализу нет никакой щепетильности (хотя он не может похвастаться и каким-либо протестом, каким-либо отказом от психоанализа).

Это неустоявшееся отношение.

Психоанализ и психология

Чтобы говорить, психоанализ вынужден овладевать каким-то чужим, несколько неуклюжим, еще не-психоаналитическим дискурсом. Таким удаленным, отсталым дискурсом, отягощенным старинной культурой и риторикой, служат в данном случае ошметки психологического дискурса. Такова чуть ли не функция психологии — представляться психоанализу как «хороший объект». (Подыгрывание тем, кто над тобой властен: так, в лицее Людовика Великого у меня был учитель истории, для которого шум и гам на уроках были словно

124

ежедневным наркотиком, и он нарочно давал ученикам множество поводов для этого — грубые ошибки, наивные реакции, двусмысленные слова и позы, да еще и какая-то печаль во всех этих тайно провоцирующих выходках; а ученики, быстро сообразив это, иной раз с садистским упорством старались не галдеть на его уроках.)

«Что это значит?»

Постоянная (и иллюзорная) склонность обращать к любому, даже мельчайшему факту не детский вопрос «почему?», а древнегреческий вопрос о смысле, как будто все вещи так и трепещут смыслом: «что это значит?» Нужно любой ценой превратить факт в идею, описание, толкование, в общем, подыскать ему другое, чужое имя. Эта мания не останавливается даже перед самыми легковесными вещами: скажем, стоит мне отметить — а я с превеликой охотой отмечаю такое, — что, живя в деревне, я люблю мочиться в саду, а не где-нибудь еще, как мне тут же хочется узнать, что это значит. Такая жажда делать простейшие вещи значимыми отмечает субъекта социальным клеймом, словно какой-то порок: нельзя размыкать цепь имен, нельзя спускать язык с цепи; чрезмерное увлечение номинацией всегда выставляют в смешном виде (г-н Журден, Бувар и Пекюше).

(Даже и здесь, если не считать «Припоминаний»,

— которые именно этим и ценны, — ничего не сообщают, не приписав ему какого-нибудь значения; никак нельзя оставить факт в состоянии не-значительности; так действует басня, извлекающая из любого фрагмента реальности какое-нибудь поучение, какой-нибудь смысл. Можно представить себе и обратно организованную книгу: в ней сообщалось бы множество «инцидентов» при полном запрете добывать из них хоть на строчку смысла; то была бы книга самых настоящих хайку.)

Какое рассуждение ?

«Япония» — положительная ценность, «лепет» — отрицательная. Но ведь и японцы лепечут. Не беда: достаточно сказать, что этот лепет не является отрицательным («все тело в целом... обращает к вам своего рода лепет, у которого совершенное владение кодами отнимает всякий регрессивно-инфантильный характер», EpS, 753, II). Р.Б. делает точно то же, что и Мишле в его изложении: «У Мишле, конечно, есть определенный тип каузальности, но эта каузальность благоразумно загнана в баснословные края моральности. Это проявления моральной «необходимости», чисто психологические постулаты... Греция