Роксолана - [72]

И снова мысль ее напряглась, как струна, и она сказала:

– Принимаю твою защиту от злых языков. Приходи завтра в это же время. Еще сегодня я буду говорить о твоей просьбе с падишахом…

Ахмед-паша, довольный и обнадеженный, скрестил руки на груди, низко поклонился и вышел.

4

Эль Хуррем упала на шелковые подушки и глубоко вздохнула. Но это не был вздох изнеможения. И хоть все ее тело дрожало, ум был остр, как бритва, и ясен, как чистое пламя. А дрожь была вызвана возмущением. Здесь, на кушетке, произошла в ней короткая, но яростная, как буря, борьба. И вдруг словно гром грянул и потряс все ее существо до основания. От этого потрясения она впала в полубеспамятство. Ей почудилось, будто что-то надломилось в ней и оборвалось – нежное, как дальний отзвук песни, как золотой луч солнца, как улыбка ребенка…

Она ясно осознала, в какую реку теперь предстоит войти. И, не обращая внимания на еще не улегшееся волнение, стала взвешивать и оценивать то, что успела узнать о своем муже.

Мысли ее вдруг сосредоточились на том, что он до сих пор ни в чем ей не отказывал и ни к чему не принуждал. Что бы она ни делала, все казалось ему добрым и чистым.

С этим и вскочила с кушетки – словно львица, сорвавшаяся с цепи.

Созвала чернокожих евнухов и белых невольниц. Евнухам велела приготовить лектику Селима, в которой его выносили на прогулки в сад. Невольницам же приказала одеть себя в тот же наряд, в котором она принимала султана, когда тот впервые посетил ее в этих покоях.

Мельком взглянула в венецианское зеркало. Возбуждение оживило ее нежное лицо, а слезы наполнили глаза так, что они выглядели, как озера после бури.

Вышла с целой свитой невольниц и евнухов, между которыми был и Хасан. Он с величайшей осторожностью нес в лектике Селима, то и дело поглядывая на его мать. Процессия пересекла обширный двор гарема и направилась к воротам селямлыка.

Стража не отважилась остановить ее при входе в палату падишаха – многие еще помнили о том, как отправился в далекий Трапезунд комендант стражи, всего лишь исполнивший свой долг. А в этот раз могущественная султанша шла уже не одна, а вместе с сыном, принцем Селимом.

Комендант стражи, завидев хасеки Хуррем, испарился, как дым от камфоры, а стража молча расступилась, приветствуя малолетнего принца как полноправного члена султанского рода Османов.

Перешагнув порог здания, где не бывала ни одна мусульманская женщина с тех пор, как турки ворвались на улицы Стамбула, она быстро пошла вперед, минуя коридоры и залы. В великолепной диадеме, в роскошных шелках, в сверкающих украшениях – и с лицом, залитым слезами. Впереди черные евнухи несли маленького принца в золотой лектике, за нею толпой следовали белые невольницы из гарема, сбитые с толку плачем госпожи.

Выглядела султанша так внушительно, словно несла с собой величайшую тайну державы Османов. Голову держала высоко и гордо, а слезы, как жемчужины, катились по ее прекрасному лицу.

Все военные и чиновники, попадавшиеся на ее пути, с поклонами уступали дорогу заплаканной супруге великого падишаха.

Стражники, стоявшие на углах коридоров, выкатывали глаза при виде множества женщин в селямлыке, гадая – уж не призраки ли они…

А некоторые, напуганные такой невидалью, бросились к начальнику дворцовой стражи, чтобы доложить о чрезвычайном происшествии. Тот выскочил из кордегардии как ошпаренный и помчался боковыми переходами, чтобы преградить путь Роксолане.

Но она продолжала идти, направляясь прямо в святая святых – зал Большого совета Дивана. И лишь достигнув его дверей, подала знак черным евнухам, чтобы те на мгновение задержались, а сама выступила вперед, оставив позади лектику с сыном.

Ага дворцовых янычаров, уже стоявший вместе со своими подчиненными у входа в зал Большого совета, увидев прекраснейшую из жен падишаха в слезах, скрестил руки на груди и растерянно проговорил:

– О радостная мать принца! Падишах сейчас занят судебными делами. А после этого ему предстоит принять иноземных послов.

– Занят? Судебными делами? Я тоже требую суда – над разбойниками, что бесчинствуют в самом дворце падишаха! – непреклонно произнесла она, направляясь к дверям. Ага янычаров мгновенно отступил, склонившись чуть ли не к коленям могущественной султанши. Тогда она, смягчившись, добавила:

– Не бойся! Прежде чем принять чужеземцев, султан наверняка примет сына своего!

После чего подала знак евнухам, чтобы они несли лектику вслед за нею, и, все так же плача, вступила в зал Большого совета Дивана, да так уверенно, словно сама должна была вершить здесь суд.

Едва переступив порог, она закричала, обращаясь к султану:

– Спасай свое дитя! Я боюсь возвращаться в покои гарема!..

Султан поднялся с трона.

– Что это значит? – громко спросил он, одновременно движением руки велев всем, кто находился в зале, покинуть ее. Озадаченные чиновники и вельможи повиновались, то и дело на ходу оглядываясь на султаншу, словно на какую-то диковину. Всякое они успели повидать от этой жены падишаха, но им и во сне не снилось, что она может явиться сюда без особого повеления, с ребенком и целой свитой!

Вслед за судьями, уже без приказа, поспешно вышли евнухи и невольницы Роксоланы.