Роковые сапоги - [16]

Расстались мы так же злобно, как и встретились, и я поклялся, что, как только уплачу долг, который она так бессовестно мне навязала, я тут же заберу свои две тысячи и уеду на какой-нибудь необитаемый остров или хотя бы в Америку, чтобы в жизни своей не видеть больше ни ее, ни ее еврейского выводка. Оставаться заложником у бейлифа не имело никакого смысла (ибо я знал, что такое приказ о дальнейшем задержании и что раз миссис Стабз задолжала сто фунтов, она могла задолжать и тысячу); поэтому я послал за мистером Цаппом, вручил ему чек на сто пятьдесят фунтов плюс причитающуюся ему плату и попросил освободить меня немедленно.

— Вот, любезный, — сказал я, — получите эту свою ничтожную сумму у Чайлда.

— У Чайлда или не у Чайлда, — сказал мне мистер Цапп, — только не такой уж я младенец, чтобы выпуштить ваш под такую бумагу.

— Ха, — возразил я, — банк Чайлда всего в минуте ходьбы от вас, идите и получите деньги да дайте мне расписку.

Цапп написал расписку с величайшей аккуратностью и ушел в банк, а я приготовился навсегда оставить эту омерзительную тюрьму.

Вернулся он, сияя улыбкой.

— Ну, — сказал я, — деньги вы свои получили, и теперь я должен заявить вам, что другого такого мошенника и вымогателя, как вы, я в жизни не встречал.

— Ну что вы, миштер Штапш, — захихикал он, — ешть на свете куда больший мошенник, мне ш ним не тягаться.

— Как вы смеете стоять тут и нагло ухмыляться в присутствии джентльмена! Дайте мне мою шляпу и плащ и выпустите меня из этой грязной дыры!

— Ну вот что, Штапш, — Он даже мистером меня не назвал. — Прочитайте-ка лучше это письмо.

Я разорвал конверт, и что-то выпало из него на пол — это оказался мой чек. В письме значилось:

«Господа Чайлд и К° имеют честь сообщить капитану Стабзу, что вынуждены отказать в оплате подателю сего чека, ибо утром сего дня ими было получено требование от Соломонсона и К° о наложении ареста на имущество капитана Стабза, вследствие чего находящийся у нас вклад в сумме 2000 фунтов 11 шиллингов и 6 пенсов должен быть задержан до разрешения дела, возбужденного господами Соломонсон и К° против капитана Стабза. Примите и пр.

Флит-стрит».

— Понимаете, Штапш, — сказал мистер Цапп, когда я прочел это ужасное письмо, — было два долга — маленький и большой. Ваш арештовали жа маленький, а ваш вклад в банке жа большой.

Не смейтесь надо мной. Если бы вы видели, какие слезы льются на строки, что я пишу, если бы вы знали, как близок я был к помешательству те несколько недель, что меня держали в Флитской тюрьме, куда я попал вместо необитаемого острова! Чем я заслужил такую кару? Уж я ли не помнил прежде всего о выгоде, не то что иные молодые люди, я ли не экономил, я ли не берег каждый шиллинг, каждый пенс! Могу не кривя душой поклясться, что никогда, благодарение всевышнему, этим не пренебрегал. Так за что же, за что я так наказан?

Но позвольте мне досказать вам эту злосчастную историю. Семь месяцев я провел в этом роковом месте. Супруга моя навестила меня раза два, а потом и думать забыла обо мне. Я писал дорогой моей матушке, умоляя продать обстановку, но ответа не получил. Все мои старые друзья от меня отвернулись. Я проиграл процесс, ибо мне не на что было даже нанять адвоката. Соломонсон потребовал уплаты долга моей жены и удержал две тысячи фунтов, которые у меня были. Чтобы отделаться от остальной части долга, мне пришлось пройти через суд по делам о несостоятельности. Меня признали несостоятельным должником, и из суда я вышел нищим. Но вы только вообразите: этот злобный, коварный негодяй Штиффелькинд явился в суд в качестве моего кредитора и потребовал уплаты трех фунтов плюс накопившийся за пятнадцать лет интерес из пяти процентов за пару сапог! Старый мошенник предъявил суду эти самые сапоги и рассказал всю историю, не позабыв ни лорда Корнуоллиса, ни сцены разоблачения, ни моего купания под водокачкой.

Судья Дьюбобвиг стал изощряться в остроумии по этому поводу.

— Так вы говорите, доктор Порки не пожелал заплатить вам за сапоги, а, мистер Штиффелькинд?

— Та, сэр, когда я обратился к нему, он сказаль, что сапоги были заказаны маленьким мальшиком и что мне нушно было говорить с его директором.

— Как, значит, сапожник остался без сапог?

Смех.

— Как без сапог, что ви, сэр, я принес их сюда. Разве я иначе мог бы показать их вам?

Снова смех.

— И вы так их и не продали, мистер Пиффелькинд?

— Как я мог продать сапоги! Я поклялся, что никогда не продам их и отомщу этому Штапсу!

— Значит, время так и не залечило ваши раны, нанесенные сапогами, да?

— Что-то мне не понятен ваш разговор о сапожнике без сапог, продаже и ранах. Я исполняль все, в чем поклялся, слышите, я разоблачиль его в школе, я расстроил его свадьбу и лишиль его двадцать тысяч фунтов, а сейчас я показаль против него. Все это сделаль я, и скажите кто-нибудь, что я не отомстиль ему.

И старый негодяй пошел на свое место под смешки безжалостно разглядывающей меня публики, — как будто на меня и без того не свалилось довольно несчастий.

— Бьюсь об заклад, это самая дорогая пара сапог в вашей жизни, — хитро заметил судья Дьюбобвиг и стал расспрашивать меня о моих дальнейших злоключениях.