Роковые сапоги - [10]

— Дверь во двор! — говорю я, а они:

— Там собака!

— Ничего, лучше собака, чем отец! — отвечаю я.

Сьюзен распахнула дверь во двор, но вдруг крикнула: «Стойте!» — и метнулась к очагу.

— Возьмите, авось это поможет!

И что, вы думаете, она сунула нам в руки? Наши отбивные, разрази меня гром!

Она вытолкнула нас во двор, потрепала и успокоила пса и снова побежала в дом. Луна освещала двор и бойню, где зловеще белели две бараньи туши; посреди двора шла довольно глубокая канава, чтобы было куда стекать крови! Пес молча пожирал отбивные, — наши отбивные! — в окошечко нам было видно, как девицы мечутся по кухне, пряча остатки ужина, как распахнулась дверь из лавка и в комнату, шатаясь, вошел пьяный и сердитый Брискет. И еще нам было видно, как с высокого табурета его приветствовало, любезно кивая, перо на треуголке Добла! Добл побелел, затрясся всем телом и без сил опустился на колоду для разделывания туш.

Старый Брискет со всем вниманием, на которое был в ту минуту способен, принялся изучать наглое, кокетливо колыхающееся перо, — будь оно трижды неладно! — и постепенно до его сознания дошло, что раз есть шляпа, должна быть где-то поблизости и голова. Он медленно поднялся со стула — ростом он был шести футов, а весил добрых семь пудов, — так вот, повторяю, он медленно поднялся на ноги, надел фартук и рукавицы и снял со стены топор!

— Бетси, — приказал он, — открой заднюю дверь.

Бедняжки с воплем бросились на колени и стали умолять его, обливаясь слезами, но все было тщетно.

— Откройте дверь во двор! — рявкнул он, и, услышав его голос, громадный бульдог вскочил на ноги и зарычал так, что я отлетел на другой конец двора. Добл не мог двинуться с места, он сидел на колоде и всхлипывал, как младенец.

Дверь отворилась, мистер Брискет вышел во двор.

— Хватай его, Зубастый! — крикнул он. — Держи его! — И этот ужасный пес бросился прямо на меня, но я отскочил в угол и обнажил шпагу, готовясь дорого продать свою жизнь.

— Молодец, собачка, — сказал Брискет, — не выпускай его оттуда. А вы, сэр, — обратился он к Доблу, — отвечайте, это ваша шляпа?

— Моя. — От ужаса у Добла язык едва ворочался.

— Тогда, сэр, — продолжал Брискет, икая, — я с прискорбием… ик… должен сообщить… ик… вам, что уж раз… ик… у меня оказалась ваша… ик… шляпа, мне нужна к ней… ик… и голова. Печально, но ничего не поделаешь. Так что советую вам… ик… поудобнее устроиться на этой… ик… колоде, потому что сейчас я отрублю вашу… ик… голову: чик и готово!

Добл бросился на колени и закричал:

— Я единственный сын, мистер Брискет! Я женюсь на ней, сэр! Честное слово, женюсь! Подумайте о моей матери, сэр, подумайте о моей матери!

— Ну, ну, голубчик, не надо расстраиваться, — отвечал Брискет, — все будет хорошо. Положите голову на эту колоду и не волнуйтесь, я ее сейчас чик! Да, да, чик! — совсем как у Людовика Шиш… Шош… Шашнадцатого, а потом уж примусь за второго.

Услышав о его намерениях, я отпрыгнул назад и издал душераздирающий вопль. Решив, что я вознамерился бежать, Зубастый бросился на меня, норовя вцепиться прямо в горло. Я заорал, в отчаянии взмахнул руками… и, к моему величайшему изумлению, пес грохнулся на землю… мертвый, пронзенный моей шпагой насквозь.

В эту минуту на Брискета набросилась целая толпа, — одна из девушек догадалась позвать соседей, — и жизнь Добла была спасена. Когда же все увидели убитого пса у моих ног, мое страшное лицо и окровавленную шпагу, то преисполнились величайшего восхищения перед моим мужеством. «Какой отчаянный малый этот Стабз», — заахали они. И назавтра эти слова повторялись всеми в нашем собрании.

Я не стал разглашать, что пес совершил самоубийство, — кому какое дело? Не стал я распространяться и о том, каким трусом оказался Добл. Наоборот, я сказал, что этот отважный юноша дрался, как лев, так что теперь и ему ничего не оставалось, как молчать. Из шкуры бульдога я заказал кобуру для пистолета; ходил я с таким независимым видом и слава храбреца так прочно утвердилась за мной в нашем полку, что поддерживать его честь во всех наших стычках с армейцами приходилось теперь Бобу Стабзу. Что касается женщин, вы их знаете: они обожают храбрость, и я, с моей блестящей репутацией, мог в то время выбирать любую — от любви ко мне и к моему красному мундиру умирало не меньше десятка невест с приданым в три, четыре, а то и пять тысяч фунтов стерлингов. Но я был не так глуп. Дважды я чуть было не женился, дважды меня постигало разочарование, но я поклялся всеми святыми, что у меня будет жена, и жена богатая. «Жениться на богатой ничуть не труднее, чем на бедной», — руководствуясь в жизни этой истиной, вы никогда не ошибетесь: ведь на одну и ту же наживку можно поймать и форель и семгу.

Июль. Расправа

Даже после приключения с бульдогом мясника Доблу не удалось прослыть храбрецом, за мной же эта слава утвердилась прочно: Роберт Стабз считался самым удалым забиякой среди удалых Северных Бангэйцев. И хотя я честно признаюсь, — обстоятельства моей дальнейшей жизни подтверждают это, — что судьба не очень-то щедро одарила меня отвагой, человеку свойственно заблуждаться на свой счет, так что очень скоро я и сам уверовал, что убийство пса было величайшим подвигом и что я — герой, с которым не сравниться ни одному солдату из стотысячной армии его величества. Что вы хотите: у меня всегда была душа военного, вот только жестокая сторона военной профессии, все эти отвратительные битвы и кровь мне не по душе.