Роковой портрет - [58]

— Мне так жаль, — бормотала она, гладя его руку. — Так жаль. Твой брат. — Ему хотелось заглянуть в ее лицо, но оно было наверху, а он не осмеливался поднять голову. В ее голосе он слышал облегчение, которое она пыталась скрыть. Она проникла в его тайну и надеется на счастье. Он не хотел лишать ее этой уверенности. — Тот самый брат, о котором ты рассказывал? Тот, с которым ты не мог помириться? — мягко прибавила она, и ее рука замерла. — Ты сделал все, что мог… Не кори себя… Я знаю, это не твоя вина. — Затем, будто что-то вспомнив, она встряхнулась и слегка отпрянула. — Но разве об этом просил тебя рассказать мне отец? — Он не мог говорить. Она приняла его молчание за подтверждение своей догадки. — Ты же не сделал ничего плохого. — Он слышал по ее тону, что она оскорбилась за него. — Почему он так рассердился?

Он отодвинулся от нее, одернул плащ, взял себя в руки, встал, обнял ее за плечи и очень ласково притянул к себе. Теперь они оба полусидели на краю стола.

— Я не знаю, как сказать тебе, — прошептал он.

Она смотрела на него с непереносимым доверием.

— Ведь у нас теперь не будет друг от друга секретов, правда? — спросила она — пробормотала — и попыталась выдавить улыбку.

«Я так не хочу иметь от тебя никаких секретов, — молча умолял он, — но моя жизнь по сравнению с твоей была длинной, и мне придется объяснить тебе такие многослойные древние тайны. Я не хочу, чтобы ты думала, будто мне на сапоги налипла глина».

Не отрывая от него взгляда, она накрыла его лежавшую на столе руку своей. Но он видел, как она мечется в догадках, и отвел глаза. Затем посмотрел на ее белую руку и глубоко вздохнул.

— Твой отец прав. Мне нужно рассказать тебе кое-что еще, — сказал он громче, заглушая гулкие удары собственного сердца, — если я хочу быть до конца честным. Но это не должно ничего изменить в наших отношениях, — добавил он, чувствуя, что нужные слова приходят — красноречие отчаяния, позолотившее его речь. — Он хочет, чтобы я рассказал тебе о своем прошлом. Но сперва я должен сказать тебе — нас объединил наш выбор. Мы с тобой — ты и я — решили, как строить жизнь. Это наше настоящее и наше будущее, совместное. Долой все, что каждый из нас оставил в прошлом. У нас обоих темное начало.

Она кивнула, слегка смутившись, но доверчиво, с улыбкой.

— Ты хочешь рассказать мне о женщинах, которых любил? — спросила она. — Я не возражаю.

— Нет. — Он покачал головой. — Ты помнишь игру, которой я научил вас, когда вы были детьми? Про принцев из Тауэра? — спросил он. — С нее начинается книга твоего отца.

— Принцы, которых убил Ричард. — Она подхватила знакомую школьную тему и хотела вытащить из него улыбку светлым воспоминанием о прошлом. — Коварный свирепый Ричард. Целуя человека, замышлял его убийство.

Нет, не то. Он не знал, с чего начать. Он уже столько времени не вел откровенных разговоров. Почти никого не осталось в живых, а остальным не нужно ничего объяснять. Следовало подойти как-то иначе.

— Моего брата звали Эдуард.

— Да, — ответила заинтригованная Мег. — Я знаю. Сэр Эдуард Гилдфорд.

— Тебя не удивляет, почему у него другое фамильное имя?

Он не сразу понял, что начал рассказ, что теперь остается только закончить его и что, может быть, если он сумеет все правильно объяснить, ситуацию удастся спасти. Она пожала плечами. Она не понимала, почему он спрашивает ее об этом.

— Ваша мать вышла замуж во второй раз? — несколько нетерпеливо спросила она.

— Нет, — быстро ответил он, опустив глаза. — Это не его имя. Не фамильное имя, под которым он вырос.

Он почувствовал, как она напряглась.

— Так его звали сэр Эдуард Клемент? — спросила она, как будто ставя диагноз.

— Нет. — Он закрыл глаза. — Плантагенет. Его звали Эдуард Плантагенет.

Все остановилось, кроме крови, стучавшей у него в ушах. В комнате стало тихо и тесно. Его лоб покрылся испариной. Он почти не дышал. Наконец поднял глаза и заглянул в ее освещенные свечой глаза. Она смотрела на него, открыв рот.

— Принц из Тауэра? — еле слышно спросила она. Он как-то очень неловко кивнул. — А ты? — выдохнула она почти без голоса.

— А я Ричард. Когда я был мальчиком, меня называли герцогом Йоркским.

Я решила, что он сошел с ума, что горе вывихнуло ему разум. А может, он только что выдумал эту дикую сказку, чтобы не рассказывать мне чего-то более страшного. А может быть, и то и другое. А может быть, я просто не знала, что обо всем этом думать. У меня кружилась голова. Я поняла только, что, когда он произнес эти два имени, ему стало легче. Он встал со стола и повернулся ко мне. Он казался еще выше обычного, как будто у него с души свалился камень, а в глазах, неотрывно смотревших на меня, читался даже какой-то вызов. «Теперь думай что хочешь», — говорили они, но вместе с тем: «Верь мне».

— Но они исчезли, — только и пробормотала я, чувствуя себя кроликом в собачьей пасти. Однако голос постепенно набирал прежнюю силу и становился резким, в нем звучал упрек. — Их убили сорок лет назад. Это была игра. Наши уроки по риторике. Так ты нас учил.

В окно из темного сада доносился шорох его ночных обитателей. Вдали раздался пронзительный крик лисицы. В голове теснились воспоминания о домашней школе. Я будто снова слышала его голос, открывающий нам новые книги, открывающий нам мир. Если эта игра была ложью, тогда все остальное в ровном пейзаже знаний, наполненных для меня смыслом, тоже могло оказаться враньем и ловушкой. Если эта игра была ложью, тогда, не обращая внимания на легкую сутулость, заставлявшую мое сердце таять от нежности, на натянутые от напряжения мышцы, я совершенно не знала стоявшего передо мной человека. Новый Джон кивнул.