Роковая роль - [11]

— А второй доктор в Колпино на убийство уехал, сказали, до утра его не будет, — порадовал меня оперативник. — Вот квартира.

Из дверей квартиры высовывался участковый.

— Ну наконец-то, — нервно сказал он. За ним маячила щегольская фуражка начальника РУВД, и сердце мое екнуло. То, что мне удалось вызнать у сотрудника убойного отдела, а именно: труп в своей квартире, без видимых повреждений, — с большой перспективой тянуло на то, что мы не усмотрим никакого криминала и поручим оформление трупа участковому, а сами отбудем по своим делам.

Присутствие такого крупного руководителя на месте обнаружения трупа наводило на мысли о неординарности происшествия. Поскольку труп был один, а не целая куча, и ничто не указывало на какой-нибудь неординарный способ убийства, напрашивался вывод о неординарности личности покойной дамы. А вот это уже обещало различные осложнения.

— А кто труп-то? — довольно неудачно сформулировала я свой запоздалый интерес.

— Известная артистка, — подал голос из-за спины участкового начальник РУВД. — Лауреат премий. Климанова какая-то, нам уже главк всю плешь проел.

Отпихнув участкового, я протиснулась в квартиру, оглядела начальников, заполонивших просторные помещения, и неожиданно для себя заорала благим матом:

— А ну-ка вон все отсюда! Вон! Какого черта вы тут следы затаптываете?! — и сама поразилась сварливости своего голоса. Прямо карга какая-то.

В квартире воцарилась тишина, и стало слышно, как на улице зазвенел трамвай. Откуда-то слева донесся начальственный голос, интересующийся у подчиненного, кто я такая. Подчиненный что-то приглушенно ответил, по интонации было понятно — руководителю объяснили, что есть тут припадочная из прокуратуры, с которой лучше не связываться. После продолжительной паузы все присутствующие медленно, стараясь не смотреть в мою сторону, потянулись к выходу. Один из представителей главка, проходя мимо меня, открыл было рот, но наш начальник РУВД дернул его за руку и быстро отвел на лестничную площадку.

Через три минуты в квартире остались неразговорчивый опер из нашего убойного отдела и еще молодой крепыш с восторженным лицом. С улицы было слышно, как разъезжаются начальственные кабриолеты. Крепыш, держа под мышкой папочку, подошел ко мне и вытянулся во фрунт.

— Это вы Мария Сергеевна? — спросил он почтительно. Я кивнула, и его лицо осветилось улыбкой. — Как вы классно очистили место происшествия! Я вас зауважал. Я оперуполномоченный с «земли», Петр Валентинович Козлов. Вам можно просто Петр.

Я кивнула, подтверждая знакомство. Петр Валентинович жонглерским движением перебросил папочку из одной подмышки в другую и протянул мне свою широкую лапу. Я про себя хмыкнула, но руку ему пожала. Ладно опер; руководители государства, и те не знают, что женщина должна подать руку первой, а если она не проявляет инициативы, то с ней принудительно за руку здороваться не нужно.

После рукопожатия крепыш аж задохнулся от восторга. Надо было срочно приводить его в чувство.

— Петр Валентинович, — сказала я, — показывайте объект.

Петр Валентинович, не переставая ежесекундно оглядываться и широко улыбаться, повел меня по квартире. До поры, до времени игнорируя кухню, ванную и прочие места общего пользования, я настойчиво направляла Петра Валентиновича к месту нахождения трупа. Открыв двери в комнату, Петр Валентинович сделал широкий гостеприимный жест, как радушный хозяин приглашает гостей к столу.

Я остановилась на пороге, оглядывая обстановку. Комната большая, метров тридцать, наверное; высокие потолки, огромные окна, сквозь которые льется солнечный свет. Красивые, но мрачноватые обои; старомодная обстановка. На стенах — картины: пара пейзажей, женская головка, натюрморт. В углу ниша, где удобно уместилась старинная кровать. Она не застелена, но поверх постельного белья небрежно брошено красное шелковое одеяло. Ковров на полу нет, паркет дивного каштанового тона, блестящий, ухоженный. Возле кровати на полу лежит труп хозяйки — ничком, с неловко подвернутыми руками. На трупе короткий шелковый халат в крупных цветах, голые ноги слегка согнуты в коленях, одна изящная домашняя туфелька с пушистым помпоном надета на ножку, вторая лежит рядом.

За окном мелькнул какой-то блик, — наверное, пронеслась птица, и вся эта сцена вдруг показалась мне кадром из кинофильма, — не правдоподобно красивая, словно специально срежиссированная так, чтобы смерть не вызывала у зрителя отвращения. А только завораживала и приковывала взгляд. Но от этой красивости и нарочитости все, наоборот, представилось слишком мерзким. Я обошла труп, присела на корточки и заглянула в повернутое вбок лицо мертвой артистки Климановой.

Да, несомненно, это была та женщина, которая приходила ко мне на прием.

Только у меня она была практически без косметики, или, может, подкрашенная так умело, что выглядела вполне естественно. А это мертвое лицо поражало обилием грима. Наверное, так выглядят актеры перед выходом на сцену.

Приблизившись к телу, я увидела на полу, у самых пальцев, несколько пустых упаковок от лекарств. Перевернув кончиком ногтя одну из упаковок, я прочитала название лекарства — димедрол. Снотворное. Но принимая такое количество сразу, можно было преследовать только одну цель — уснуть навсегда. Не поднимаясь, я посмотрела в сторону терпеливо ожидающего у двери Петра Валентиновича, и он, поймав мой взгляд, показал глазами в сторону туалетного столика. Я выпрямилась и сделала шаг туда. На столике, перед высоким и явно старинным зеркалом, лежал листок бумаги. На нем были написаны две строчки: «Меня никто не любит, я должна умереть». Я оглянулась на оперативника. Петр Валентинович тут же подался в мою сторону, но спохватился и спросил: