Роковая перестановка - [89]

Естественно, все не так. Это преувеличение. Наверняка с тех пор он испытывал счастье, всепоглощающее, эйфористическое, наверняка испытывал, но он не может вспомнить ни одного такого случая. А вот конкретно ту ночь он помнит, причем во всех необычных подробностях. Эдам помнит, как они ехали по проселку к дому, как ветер качал ветки деревьев в тоннеле, как Зоси с ребенком на руках вбежала в дом, как он сам вошел, неся люльку. Они были похожи на молодых родителей, на людей, которые привезли из роддома своего первенца и плохо представляют, что делать дальше и как сложится жизнь. А вот когда все это произошло в его собственной жизни, когда Эбигаль привезли домой, он был на работе, в роддом ездила мать Энн.

Ребенок издал один резкий крик, и его, вероятно, услышала Вивьен. Она в тот момент поливала свои посадки, нянчилась с жалкой порослью петрушки и кинзы, однако пришла в дом и помогла Зоси приготовить бутылочку с едой. Зоси отнесла ребенка наверх, в их комнату, и вытащила из орехового комода ящик, чтобы сделать из него кроватку. На дно в качестве матраса она положила большую прямоугольную подушку из гостиной, а ребенка укрыла собственной простыней и красной шалью Вивьен. Одно из полотенец она порвала на подгузники. Эдам едва поверил своим ушам, когда услышал, как Зоси сказала, что собирается искупать ребенка. И ведь она искупала его в ванной, в тазу для стирки. А после этого заколола на девочке полосу от полотенца и снова одела ее в костюмчик от фирмы «Бебигро», сокрушаясь при этом, что у малышки нет чистой одежды. Ребенок плакал, но не горестно. Зоси покачала его на руках и покормила молоком.

Эдам сходил вниз за молоком для них обоих и за хлебом, испеченным Вивьен, сыром и яблоками из собственного сада, сорта «Красавица Бата», с красными полосками на желтой кожуре. Они сидели на кровати и ели, а ребенок спал в ящике. На какое-то время Эдаму удалось забыть весь ужас того, что они натворили, не думать о горе, которое может принести им это похищение, о страданиях и панике. Ветер прекратился, выдул себя полностью, пурпурное небо очистилось, только кое-где вдали виднелись облака-лепестки. Он открыл окно в погибший, выжженный сад. У озера стоял Шива, держал в руке книгу, хотя было слишком темно, чтобы читать, и смотрел на звезды. Времени было не больше десяти, совсем не поздно. Они никогда не ложились спать так рано. Теперь же они родители, сказала Зоси, а родители должны ложиться рано, потому что ребенок разбудит их на рассвете. Она была сумасшедшей, и Эдам знал, что она сумасшедшая, но его это не заботило.

Эдам обнял ее, овладел ею, и впервые — в первый и последний раз, в единственный — Зоси отдалась ему, ответила на его ласки. Она была страстной и похотливой, влажной и податливой, и от мятых простыней пахло соляными пластами и свежевыловленной рыбой. Ее язык напоминал маленькую юркую рыбку, а внутри нее было теплое море с водорослями, которые обхватили его и выбросили на берег, когда он начал тонуть. Зоси зажала его сильно, почти до боли, и Эдам закричал, закрыл глаза и откинулся назад, а потом рухнул на нее и забился в судорогах, ловя ртом воздух. Он поднял голову и увидел, что она смотрит на него с улыбкой и явным удовлетворением.

Или нет? Была ли она удовлетворена? Откуда ему знать? Как вообще мужчина может это понять? Это сейчас он знает, что именно ребенок, обладание ребенком подтолкнуло ее к нему, а не он сам. Ребенок быстро, за какие-то четыре-пять часов, стал значить для нее больше, чем он. А тогда Эдам снова овладел ею, в нем опять вспыхнуло возбуждение, и он пробудил желание в ней. Он овладел ею и в третий раз, глубокой ночью, и еще раз, перед рассветом. Эдам был молод, он думал, что так будет всегда, в любом возрасте. И верил, что любовь вечна и он будет любить ее всегда.

* * *

Эдам сидел с Энн и ее родителями, которые пили кофе с виски. Тошнотворная смесь, думал он. В голове вертелись вопросы Уиндера и его коварные, колкие комментарии. В разговоре Эдам участия не принимал, молчал, укрепляя репутацию «немногословного». В подобных ситуациях ему всегда хотелось, чтобы вдруг проснулась Эбигаль, — тогда бы у него был повод подняться наверх и успокоить ее. Однако те времена, когда она просыпалась ни с того ни с сего, уже давно прошли, и сейчас она спокойно спала, пребывая в замечательной, бесшумной безмятежности. С тем же ребенком все было по-другому: во сне он присвистывал, а иногда издавал тихие щелчки. Может, поэтому его раздражает щелканье Энн?

Щелчки учащались и сопровождались бурчанием и постаныванием, перед тем как она просыпалась. А еще ребенок плакал. Этот плач лишал Эдама самообладания, вгонял в панику, примерно такую же, как сейчас. Он начинал лихорадочно соображать, что это было и где он находится. Впервые это случилось на следующее утро. Эдам открыл глаза и увидел небо, красное, как зарево от сильнейшего пожара. Понадобилось несколько секунд, чтобы понять: это рассвет.

— У меня эозофобия, — однажды сказал он. — Противоречащая здравому смыслу боязнь рассвета.

Зоси сходила вниз за молоком. Она поменяла ребенку подгузник — девушка умела это делать, ее научили в хостеле; она меняла подгузники собственному ребенку, хотя знала, что скоро его заберут на усыновление. Они снова заснули, все трое. А снаружи мир сходил с ума, разыскивая этого ребенка, снаружи заколдованного круга с центром в Отсемонде, за пределами невидимых стен, возведенных с помощью затворяющего заклинания.