Роковая ночь - [43]

Все эти вести ускорили мой отъезд из Багдада. Я испросил у халифа разрешение отправиться обратно в Мосул и получил от него триста всадников, чтобы сопровождать меня до дома.

Не успел я проехать и полпути до Мосула, как дозорные, ехавшие впереди моей свиты, завидели двигавшееся нам навстречу войско. Это мой двоюродный брат двинулся ко мне с целой армией и теперь повернул вместе с нами. Мое вступление в город произошло среди приветственных криков и выражении всеобщей радости. В Мосуле я принял царствование и начал править, пользуясь любовью и уважением подданных. Зумруд с каждым днем казалась мне все милее, и я привязывался к ней чем дальше, тем сильнее. Счастье мое было совершенным!

Но вот как-то при дворе появился молодой дервиш, которого я отличил своей благосклонностью. Он быстро вошел ко мне в полное доверие. Казалось, столь совершенного юноши небо еще не создавало! Я считал его лучше всех людей, которых когда-либо видел. Однажды я отправился на охоту со своей свитой; поехал и дервиш. Во время охоты мои придворные отстали, и я потерял их из виду. Со мной остался только дервиш. Он стал рассказывать мне о своих странствиях и между прочим сообщил, что среди тех диковинок, которые ему приходилось видеть и слышать, особенно удивительным ему показалось учение одного старого индийского брахмана, который владел тайной оживления мертвых.

— Поразительно, — сказал я, — я слышал о тайнах превращения золота, но это — куда более любопытная вещь! Я думал, один Всевышний может воскрешать покойников и возвращать душу, покинувшую тело.

— А я могу сделать так, чтобы моя душа вселилась в любое безжизненное тело, будь то человек или зверь, — сказал дервиш.

— Тогда мое желаннее — быть свидетелем этого чуда!

В этот момент мимо нас проскакала газель. Я прицелился, выстрелил из лука и сразил ее наповал.

— Покажи теперь свое искусство, сударь! — крикнул я дервишу.

— Ваше желание будет выполнено, — ответил тот и упал бездыханным.

Газель, напротив, ожила и зашевелилась. Хотя я знал, что глаза меня не обманывают, но я готов был принять это за плод воображения: убитое животное поднялось, сделало несколько скачков и приблизилось ко мне. Потом газель снова сникла и упала на землю, а тело дервиша пришло в движение.

Я был так поражен всем происшедшим, что мысль о переселении душ захватила меня. Я стал просить дервиша, чтобы он научил меня заклинанию индийского мудреца, и в конце концов убедил его.

— Государь, — сказал он, — вам надлежит лишь запомнить два слова, и вы сможете делать то же, что на ваших глазах сделал я.

И он сообщил мне слова заклятия. Я же, едва узнав их, поддался нетерпеливому желанию испытать чудодейственную силу этой тайны и сделал все так, как научил меня дервиш. В ту же минуту я ощутил себя газелью, а мое собственное тело лишилось жизни. Мой вероломный спутник не замедлил воспользоваться случаем и, произнеся свое заклятие, вселил свою душу в мое тело. Он стал мной! Этот негодяй схватил мой лук и попытался ранить газель, в чьем теле теперь пребывала моя душа. Но я унесся прочь и с того дня вынужден был скрываться в горах и лесах, подобно всем диким зверям.

Дервиш же в моем образе занял место главы государства. Он наслаждался любовью Зумруд без малейших препятствий, в то время как его прежняя телесная оболочка осталась лежать недвижимой в тех зарослях, где он покинул ее. И дня не прошло, как он издал приказ истребить всех газелей в царстве мосульском и за голову каждой назначил награду в тридцать золотых. Охотники принялись их убивать сотнями, но я нашел способ избежать этой опасности: увидев у подножия раскидистого дерева мертвую пташку, я покинул тело газели и переместился еще раз, теперь уже в тельце соловья. Потом я вспорхнул и полетел в дворцовый сад; там я отыскал тенистое дерево вблизи покоев царицы и стал петь, изливая свою печаль в мелодичных трелях.

Несколько дней я провел в дворцовом саду и каждое утро прилетал на одну и ту же ветку, чтобы спеть свою жалобу. Зумруд, услышав меня, подходила к окну.

— Я без ума от этой пичужки! — восклицала она, не пропуская ни одной моей песни. — Поймайте ее для меня!

И искуснейшие ловцы пытались меня поймать, чтобы доставить в покои царицы. Я так хотел быть ближе к моей жене! Я поддался ловцам, и они отнесли меня к ней. Как же она обрадовалась! Она целовала меня, и я подставил свой клюв ее губам.

— Бедный дурачок! — сказала она. — Он, кажется, понимает, что я ему говорю.

Она велела посадить меня в золотую клетку, и с той поры, стоило ей утром открыть глаза, я начинал петь; когда же она приближалась, чтобы приласкать своего соловья, я распускал крылья и всем видом выказывал свою радость. Короче говоря, она так меня полюбила, что неоднократно говорила:

— Если эта пташка умрет, я ни в чем не найду утешения!

И я находил радость в том, чтобы оставаться в ее покоях, хотя эта радость обходилась мне дорого в те часы, что дервиш в моем обличье приходил провести время с Зумруд. При виде того, кто похитил мое царство, жену и самое тело, я лишь возводил глаза к небу, призывая возмездие! Я был бессилен и мог лишь порхать в своей клетке. Подобно простой пичужке, я выражал свое возмущение по-птичьи.